Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Встреченные в Танжере сэром Гербертом Уайтом и его супругой, мы поначалу поселились в пансионе «Вилла де Франс» – здесь останавливался Делакруа, а Матисс, алкавший солнечного света и новых впечатлений, прожил тут с 1912-го по 1915-й (вскоре мне представится случай познакомиться с ним)… Я узнала, что дипломатический персонал наводил много справок, интересуясь, как именно благоустроить наш номер, чтобы угодить «мадам Брюс». Следует ли величать «мадемуазель Карсавина» эту всемирно известную балерину (которая все-таки уже была замужней дамою)? Что ей предложить – софу в стиле мадам Рекамье и прикроватные коврики из тигровой шкуры? Я поняла, что для них русская балерина – нечто среднее между принцессой из волшебной сказки и богиней полусвета в духе Мата Хари, мастерицы танца живота. Мата Хари, когда-то тщетно осаждавшая врата «Русских балетов», желая влиться в труппу, недавно была расстреляна французами по обвинению в шпионаже в пользу немцев… Танец, живот, большевистская Россия, шпионаж… Заманчивая амальгама. Мои «безупречные» (как изрек Генри) манеры и сознательный выбор поселиться за городом восторжествовали над подозрительностью и слухами.

В ту пору Танжер еще не стал той притчей во языцех, в какую превратится с 1923 года, когда, объявленный «международной зоной, свободной от уплаты любых таможенных пошлин», станет прибежищем всевозможных отщепенцев, шпионов, торговцев оружием и наркотиками, мафиози, альфонсов в поисках легких любовных связей и других авантюристов, но город уже превратился во временный перевалочный пункт, где находили приют арабы, берберы, французы, британцы, португальцы, испанцы, мусульмане, евреи, христиане… Европейская община господствовала, и поэтому в городе царила слегка дремотная колониальная атмосфера как в патрицианском, так и в провинциальном духе: приемы, пикники, партии в бридж, теннис, сиесты, массажные салоны… Респектабельные дамочки, благотворительницы или нет, одна ничтожнее другой в сравнении с женщинами, с которыми мне посчастливилось жить рядом, – такими как Ахматова, Зинаида Гиппиус или Бронислава Нижинская, – зазывали меня на ланчи к точно таким же респектабельным дамочкам, и их невозможно было отличить одну от другой. Эти пустые светские посиделки оставляли у меня горькое послевкусие. Дошло до того, что я с сожалением вспоминала экстравагантные выходки в духе «Бродячей собаки» и ее… «личинок». Зато я с нетерпением ждала танцевальных вечеринок – их регулярно устраивали иностранные дипломаты. Я научилась танцевать танго и фокстрот. От сэра Герберта Уайта я узнала, что меня за «утонченность и изящество» в дипломатическом сообществе прозвали Танагрой – Танагрой Танжерской!

На такие рауты нас всегда сопровождал слуга по имени Мустафа. Дорога, ведущая в Танжер, была узенькой, ухабистой. Впереди всей кавалькады ехал верхом Генри в смокинге – ни дать ни взять цирковой наездник, гарцующий на скаковом круге. Далеко позади, с трудом взобравшись на мула, названного Петей, тесно затянутая в бальное платье, приготовившись, накрасившись, с прямой спиной, прикрыв завитые волосы от морского бриза натянутой на них сеточкой, – едет… мадам Брюс. Замыкал шествие Мустафа в тюрбане и арабских кожаных туфлях, трусивший сзади на каталонском ослике. Не были забыты и мои туфли-лодочки на каблучках, и лаковые оксфордские ботинки Генри – они лежали в седельной сумке.

Я храню восхитительные воспоминания об этих вечерних прогулках – от такой картины не отказался бы даже Бакст: над нами простиралось лиловое небо, рассеченное желтыми полосами мандаринового цвета (здесь эти плоды называют танжеринами), а под копытами верховых животных – охровое полотнище каменистой дороги, словно расшитое дикими нарциссами.

Я распорядилась поставить в зале нашего дома станок и большое зеркало для моих ежедневных занятий танцем. Сколько раз у этого зеркала, в разгар упражнений, меня охватывало чувство горькой печали! И я вздыхала. Зачем все это? – ведь я, вероятнее всего, больше не выйду на сцену. Нынешняя жизнь моя течет совсем по другому руслу – она посвящена сыну, мужу и его карьере. Проходили недели, месяцы, я кое-как занималась… А если сплин становился совсем невыносимым, я снова вспоминала, каких опасностей нам удалось избежать и какая же это удача – жить сейчас в безопасности, в Танжере, и купаться в роскоши.

В здании дипмиссии особых обязанностей исполнять не требовалось. По утрам, к девяти, Генри отправлялся туда верхом. По дороге он останавливался, позволяя себе сыграть несколько партий в гольф, а потом, в баре клуба любителей поло, пил чай с партнерами. Остаток дня проходил в долгих спорах с сэром Гербертом Уайтом о том, что станется с Европой после войны.