Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

За несколько часов, не отдыхая ни минуты, я переезжала из одной страны в другую, меняла атмосферы, роли, однако Шиншилла ничуть не соизволил этим обеспокоиться.

В Европе у «Русских балетов» было три порта приписки – Париж, Лондон и Монте-Карло, даже когда часть зимы мы проводили в Вене или Берлине. Я любила эти столицы, особенно Париж, но всю мою благосклонность снискали климат и праздничная атмосфера Монте-Карло. Там я смутно ощущала квинтэссенцию космополитичной Европы, живя сладкой жизнью, которая, быть может, продлится недолго.

В Монте-Карло мы вращались в театральном мире. В перерывах между репетициями, проходившими в залах, превосходно оборудованных для нужд танцевальной труппы, мы прогуливались по улицам, освежались прохладительными напитками в «Кафе де Пари» или шли попробовать сладости к Паскье. В хорошую погоду отправлялись на пляж – девушки в широких коротких штанах, сшитых у Пуаре, оставлявших открытыми ноги, а плечи были под защитой пляжного зонтика, ибо загар еще не ценился так, как будет в двадцатые годы. Дягилев, стеснявшийся своего жирного и массивного тела, не купался. Усевшись в тенечке, в пиджаке со стоячим воротничком, скрестив руки на конце трости, а в глаз вставив монокль, он внимательно следил взором за юными красавцами, чья пластичность приводила его в восхищение. Среди нас были и страстные игроки, но я, потрясенная рассказами о сенсационных проигрышах, за которыми следовало самоубийство, не смела даже зайти в казино.

В те годы многие были увлечены эллинизмом, и не без вмешательства Мариано Фортуни пришла мода на длинные струящиеся платья в плиссированных складках – что-то вроде античных пеплумов. Одна фотография, очень дорогая мне, отражает рафинированную и донельзя беспечную атмосферу Монте-Карло тех лет. Тысяча девятьсот одиннадцатый год: на скамейке у палас-отеля «Ривьера» пятеро мужчин – Дягилев, его кузен, Бенуа, Стравинский, Нижинский; несколько женщин, и в их числе я, в неописуемых широких шляпках; в профиль сидит пианистка Екатерина Облакова; справа, в строгом дамском костюме, сшитом по новейшей и шикарнейшей мужской моде, – Александра, внучка доктора Сергея Боткина, моего бывшего «влюбленного кавалера» (она будет единственной из нас, кто не сбежит из коммунистической России; под именем Александры Хохловой она сделает в СССР фантастическую карьеру как актриса).

Этот превосходный снимок – работы Василия Мухина, моего первого мужа. Бывало, что он сопровождал меня в турне, если позволяла его работа. С годами, по мере того как он все глубже и серьезней понимал балет, он все дальше отходил от финансового мира и в конце концов возненавидел его совсем. Моя карьера, уверял он, значит для него куда больше его собственной, а кроме того, в банке, где он служил, у него не было никаких честолюбивых планов. Это меня очень смущало.

Все, что говорили о Василии Мухине и о нашем союзе, – вранье, и сейчас я хочу восстановить истину. Нет, я не ослушалась матери, отказавшись стать женой так много обещавшего в будущем хореографа Фокина, чтобы выйти замуж за «мелкого дворянчика». О маме поговаривали, что она вышла замуж за мужчину ниже ее по положению и не хотела, чтобы я повторила ее судьбу. Что за мысль! Мои родители чудесно ладили друг с другом, а мать, всегда проявлявшая внимание к кругу моих знакомых, никогда не пыталась навязать мне что бы то ни было.

«Скучный банковский служащий» – так относились к Василию Мухину. Я опровергаю такое мнение. Мой муж отнюдь не был безликим существом, каким его иногда описывают, – и каждый раз, как я сталкиваюсь с этим мнением в статье или каком-нибудь произведении, душа моя восстает против подобных инсинуаций.

Прежде всего – это один из самых прекрасных людей, каких мне только посчастливилось встречать. Очень высокий, прекрасно сложенный, изящный, с правильными чертами лица, глубоким голосом и сияющим взором, он был из тех, на кого нельзя не обратить внимания. От него исходило ощущение спокойной силы, и казалось, что в его присутствии не может случиться ничего плохого.

У меня до сих пор хранятся наши фотографии, и я не могу даже взглянуть на них без сердечного трепета. Вот они, все здесь, разложенные на моем столе.

На этой, сделанной в 1912 году бароном де Мейером, снимавшим звезд, мы в обществе маркизы де Рипон – родственницы Оскара Уайльда и благодетельницы «Русских балетов» в Великобритании. Мы сидим в ее саду, в Кумб-Курт (Суррей), в принадлежащей ей превосходной усадьбе. Сейчас маркизы уже нет, а тогда она послужила прототипом той, что описана в «Саге о Форсайтах». Счастливая пора!