Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Он привел в «Собаку» своего поклонника, противного типа Велимира Хлебникова, автора первых стихов с беспорядочным синтаксисом, лишенных не только знаков препинания, но и смысла, «зауми». Алексей Крученых, который был еще противнее Хлебникова, вызывал у публики зубовный скрежет неукротимым словесным поносом, полным неприличных выражений. Лифшиц, Анненков, Сологуб, Мейерхольд, Мандельштам, композитор Артур Лурье, братья Бурлюки – все они частенько наведывались в «Бродячую собаку». Кстати, оба эти брата, шуты-художники, изобрели словцо «авениристы», чтобы придать слову «футуристы» хоть какой-нибудь русский оттенок. В «Собаке» были замечены Луначарский, будущий министр просвещения в правительстве большевиков, Дягилев, Бакст, Шагал, Ларионов и множество других. Там со скандалом выставились живописцы из группы «Ослиный хвост». Малевич впервые показал в «Собаке» свой революционный «Черный квадрат на белом фоне», в изобразительном искусстве абсолютно ничего собою не представлявший.

Пронин гордился тем, что к нему заходят и видные иностранцы. С большой помпой там принимали француза Поля Фора, «принца поэтов», а еще и бельгийцев Эмиля Верхарна и Мориса Метерлинка, и британского писателя Герберта Дж. Уэллса – автора «Человека-невидимки». Видели там и французского комика Макса Линдера, и композитора Рихарда Штрауса.

Я частенько задаю себе вопрос – что сталось с той книжкой формата in-folio в переплете из свиной кожи, что лежала при входе: каждый, кто переступал порог заведения, обязан был вписать туда свое имя. Она, будучи одновременно коллекцией автографов и свидетельством литературной и художественной предвоенной жизни, несомненно оказалась бы драгоценным документом.

В прокуренном воздухе «Бродячей собаки» отчаянно спорили, оглушительно хохотали, ревели, декламировали стихи с конца на начало, импровизировали теории (как правило, самые бредовые), обожали парадоксы, насмехались над всем и особенно над собою, разрисовывали стены, с выхлопами вылетали пробки от шампанского – мир там создавали заново. Женщины провоцировали мужчин, было много случаев «любви втроем». Все возможно, все позволено. Кто-то разрисовывал собственное тело, другие гордо расхаживали с поварешкой в бутоньерке. На эстраде имел право самовыражаться любой – и вот на нее взбегали взъерошенные кудрявые философы, ораторы-краснобаи, трагикомики, любители поскандалить, праздные гуляки, перкуссионисты-математики, кухонные эрудиты и эрудиты настоящие, выходившие на ходулях, шарлатаны, женщины-клоуны. На одном из таких банкетов, организованных в «Собаке» в честь визита Маринетти, изобретатель футуризма, как я уже рассказывала, и подарил мне своего подписанного для меня «Мафарку».

«Собака» плевалась будущим, как выплевывают косточку – из нее вырастет целый лес, которому суждено будет сгореть.

Мой друг, художник Сорин (написавший меня в роли Сильфиды и на фоне мамелюкского ковра), усердно хаживал в «Собаку» и привел туда и нас с Василием. «Собачья» атмосфера нас позабавила, мы насмотрелись на новые веяния. И очень быстро стали если не завсегдатаями, то по крайней мере постоянными клиентами.

Так продолжалось до января 1914-го. А уже в марте того же года я оказалась в совершенно другом положении: не зрительницы, а приглашенной артистки (о том вечере я еще расскажу!) И со мной придет туда уже не Василий Мухин, а другой мужчина – Генри Брюс, британский дипломат, ставший моим вторым мужем.

От одного дня до другого, от одного мужчины к другому – какой же крутой вираж совершила тогда судьба моя. Или меня заразило безумие «Бродячей собаки»?

Но при этом он так плохо танцевал…

Биконсфилд, 10 мая 1969

Можно сказать, что 1913–1917 годы оказались переломными в моей жизни. Нечто вроде моей личной маленькой войны, внутренней революции. Моя судьба вплелась в излучины Истории, со всеми ее взрывами восторга, переоценками ценностей и сопутствующими страданиями. Вот так текут и текут себе годы, один похож на другой, – а потом вдруг ваша судьба переворачивается за считаные минуты.

Мемуары Генри – «Тридцать дюжин лун» – начинаются с рассказа о нашем знакомстве. Пришло время и мне рассказать, как об этом вспоминаю я, – чего я не посмела сделать в «Моей жизни», рассудив, что со стороны женщины бестактно и неприлично выставлять напоказ свои любовные переживания.