Я тебя куплю

Маленький круглый стол пестрит домашней едой, отчего в животе начинает предательски урчать. Бульончика на завтрак после суток голодовки оказалось мало моему дикорастущему вширь организму.

— Камиль, вы мусульманин? — интересуется Надежда Васильевна, усаживаясь напротив меня.

— Мама! — одергивает ее медсестричка.

— Что — мама? Не хочу оскорбить гостя, поставив на стол блюдо, которое может его обидеть.

— Суннат был соблюден в раннем детстве, — отвечаю я, и медсестричка совсем вспыхивает. — Но позже я был усыновлен христианином, и как-то все смешалось. Не волнуйтесь, я всеяден.

— Кроме цитрусовых, — взволнованно бухтит девочка, убирая со стола нарезку апельсина. Надо же! Запомнила.

— С ней нелегко, правда? — подмигивает мне Надежда Васильевна, протягивая тарелку с салатом. — Вреднючая.

— Мама! — опять возмущается медсестричка.

— Садись уже. Размамкалась.

Она пытается умоститься на стул, но запинается о ножку стола и плюхается ко мне на колени. Какая же она крошка. На плечо закинешь — и веса не почувствуешь. А дышит-то как часто, будто кислорода не хватает. Ну и кто из нас заболевает, девочка? Я простудой? Или ты — мной?

Отвожу в сторону край одеяла и лыблюсь:

— Залезай под крылышко. Погрею.

— Не выросли крылышки, — ворчит она, слезая, — рожки мешают.

— Вы поаккуратней тут, стол не подпалите, а то искры так и разлетаются, — улыбается Надежда Васильевна. — Ну, так вы расскажете мне, где и как познакомились? — спрашивает она, прежде чем ее красотуля-роднуля снова скажет: «Мама».

Я едва подношу вилку с салатом ко рту, как медсестричка поворачивается ко мне и, невинно хлопая ресницами, мстительным тоном мурчит:

— Да, Камиль, расскажи моей маме, как мы познакомились.

Узурпаторша! Шах и мат!

— Меня наняли убить ее, — как бы между прочим отвечаю я и начинаю есть.

Лицо медсестрички вытягивается от моей прямолинейности. А почему, в принципе, я должен врать? Пусть ее мать знает, в чьих руках ее деточка.

— Ясно, — разочарованно вздыхает Надежда Васильевна. — Ну не хотите говорить — как хотите. Настаивать не буду.

Какой прекрасный мир розовых очков. Люди готовы верить в радужных пони, только не в существование реальных наемных убийц.

— Ты мне, кстати, малиновое варенье обещала, — напоминаю я, жуя.

Медсестричка смотрит на меня так, будто с радостью вывалит его мне на голову. Медленно встает из-за стола, лезет в холодильник за баночкой, но Надежда Васильевна ее останавливает.

— Убери! Это прошлогоднее. Я вам сейчас свеженькое принесу с балкона. В этом году малина уродилась сладкая, сочная. — Она опять подмигивает мне перед уходом.

— Зачем ты так? — тихо спрашивает медсестричка, садясь на место.

— Скажи-ка мне, солнышко, в каком образе я больший мерзавец? Когда лгу? Или когда говорю правду? У тебя умная мама. Не понимаю, как у нее могла вырасти такая глупая дочь, — усмехаюсь, поднося кружку с чаем ко рту. — Ух ты! Вкуснятина! Травяной?

— Конечно, сама собирала! — хвастает вернувшаяся Надежда Васильевна. — Откупорите? — Она протягивает мне баночку с винтовой крышкой.

— Мама, у Камиля рука…

Вжик, и банка открыта.

— А, ну ладно, — медсестричка утыкается в свою тарелку.

— Ася, он же мужчина, а не барышня, — улыбается Надежда Васильевна, накладывая варенье в вазочку. — Ему за честь поухаживать за хрупкой дамой, правда же, Камиль?

Черт, эта женщина просто чудо! Уверен, она разбила не одно мужское сердце.

— Так чью же бесценную жизнь вы охраняете? — интересуется она, снова сев напротив.

Мы с медсестричкой отвечаем, перебивая друг друга.

— Адель Чеховскую, — говорит она.

— Вашу дочь, — выдаю я, и мы переглядываемся.

Какая-то доля секунды, но от ее взгляда меня пронзает мелким электрическим разрядом.

— Вау, — произносит Надежда Васильевна. — У меня где-то был огнетушитель.

— Несите, — улыбаюсь я уголком губ, не отводя глаз от медсестрички. — Вашу дочь нужно потушить.

Цокнув языком, та берет ложку и начинает молча есть. Наверное, пожалела уже, что познакомила нас.

— Камиль, а у вас выходные бывают? — снова заговаривает Надежда Васильевна. — Лилька, сестра моя двоюродная, уже грибов насолила, а я никак в лес выбраться не могу. Олежек-то, бывший ее, — кивает она на дочь, — даже гвоздь вбить не мог. Про помощь по даче вообще не заикаюсь. А по вам видно, руки из нужного места растут.

— Ага, — мычит медсестричка. — Особенно Камиль ладит с сантехникой. Ни один кран не потечет.

— Ой, как здорово! А посмотрите этот? — Хозяйка указывает на мойку. — Потек недавно, вон тряпочкой обвязала его.

Твою мать, как так-то?! Все же было хорошо. Однажды я лишь не выстрелил. А теперь суровый и непробиваемый киллер укутан в старое одеяло в квартире стиля прошлого века, пьет травяной чай с малиновым вареньем, почти отправился в лес по грибочки, и меня просят починить кран.

— Да, конечно, — киваю, не веря, что соглашаюсь: это же чистое безумие!

Наш обед завершается тем, что я, переодевшись в высохшие джинсы и майку, беру ящик инструментов и залезаю под кухонную мойку. Какого хрена я вообще здесь делаю? Шлепнул бы девчонку и сейчас спокойно занимался бы своими привычными делами.