Я тебя не знаю

– «Но» заключается в том, что никто из нас не может знать, что будет завтра. Наши опоры насколько глубоко проникают в нашу же природу? Иногда кажется, что фундаментальнее основ быть не может, а потом вдруг выясняется, что вся система ценностей имела какую-то в самой своей сердцевине прореху. И все – нет больше крепкого человека, а есть обноски некогда красивой одежды. У моего товарища был друг. Замечательный спортсмен. Надо сказать, что пример не самый лучший: спортсмены как раз входят в так называемую зону риска, поскольку их опоры чаще всего мнимые – результат в соревнованиях и жажда успеха. Но тот, о ком я говорю, внешне – для близких и болельщиков и прежде всего для себя – казался крепким орешком. У него случались поражения, и к ним он относился «правильно»: работал, работал. Потом случился Covid. Потом ему ампутировали обе ноги, и он превратился в лежачего. Перестал быть спортсменом. Не покончил с собой, потому что физически не мог этого сделать. Сейчас он в относительном порядке, хотя и остается один – кому он такой нужен? Разве что матери да несчастной жене. И я не сомневаюсь, у него были моменты, когда он ставил перед собой вопрос: на что ему такая жизнь.

– Вы ничего не говорите про Анисию.

– На первый взгляд может показаться, что она должна быть более подвержена «системным сбоям» в психике. Но на деле может оказаться иначе – зависит от того, насколько прочно сидят в ней ее представления о мире и насколько глубоко она вживается в те роли, которыми живет. Также важен конкретный фактологический ход ее болезни. Его я не знаю. Однако «но» есть всегда.

– Если бы вы знали, что ей угрожает опасность, вы бы стали ее спасать?

– Я врач и всегда верен клятве Гиппократа.

– Кто-то бы сказал, что Гиппократ в гробу перевернулся, узнав, как врачи спасают тех, кто не хочет быть спасенным.

Со стороны могло показаться, что у Варвары возникла какая-то неприязнь к Александру Ивановичу, но Тимофей знал: это не так. Она просто задает вопросы и не ходит вокруг до около. А Александр Иванович как будто был готов к такому повороту разговора.

– Вы говорите про реанимацию и системы искусственного обеспечения?

– В том числе.

– Мы должны спасать жизни людей.

– Но Гиппократ больше говорил про человечность. Клятва длиннее, чем одна фраза, и вы это знаете.

– Я думаю, спасать жизни людей – это и есть высшая человечность. Я не берусь говорить за хирургов, которые раз за разом заставляют биться сердце, которое само бы уже тысячу раз остановилось, и не буду говорить за коллег, которые оставляют больных только на аппаратах жизнеобеспечения. Здесь, в этом кабинете, я говорю только за себя. И вообще предпочитаю говорить только за себя. Если бы Анисия пришла ко мне, я бы постарался сделать все, чтобы она стала нормальным человеком.

На обратном пути в отдел полиции оба размышляли.

Тимофею было неловко. Наверное, из-за того, что опять был разыгран сценарий: он, Тимофей, начинал разговор со свидетелем, держал его в своих руках, а Варвара в какой-то момент переняла инициативу.

Почему так происходило? И почему его это раздражало? Разве это не свидетельство, какая они сработавшаяся пара? Не об этом ли мечтают большинство коллег, когда тот, с кем они работают, как бы дополняет их и вместе они как бы подпитывают друг друга?

Может быть, все дело в его сексизме, как сказали бы на Западе? Что он – мужчина, а она – женщина, и негоже женщине выходить на первый план, даже если речь об успехе совместной работы?

Да нет, чушь собачья.

А вот что не является чушью, так это атмосфера, которую рождает вокруг себя Варвара. Счастливая жена и прекрасная коллега. Он-то, Тимофей, как и следует быть герою романа, одинок и горд своим одиночеством. Видит в этом опору, укрепляет свою жизнь какими-то принципами. Но какими они становятся ничтожными, когда он оказывается рядом с ней!

Поначалу Тимофей не обращал на Варвару внимания. Они работали в одном здании, но общение как-то не складывалось – ни по работе, никак. А когда постепенно их контакты в отделе полиции стали чаще, он тоже первое время или был по-рабочему отстранен, или, по крайней мере, не допускал в свою голову ничего лишнего. Работа – это работа. Судьба – это судьба. Такие вещи лучше не смешивать.

Сейчас они стоят в очередной пробке. Он справа, она за рулем. В ее машине особый запах. Машина счастливой женщины. Именно это и стало лишать его со временем покоя: он встретил человека, который не подпускает к себе ни скорбей, ни рефлексии – ничего, что, как ему казалось, делало жизнь наполненной.

Он хорошо помнил то утро. Несвежий, помятый, он сидел в своем кабинете. И о погоде за окном не имел ни малейшего представления, потому что добирался из дома, погруженный в свои мысли. Метро, улица, отдел полиции. Посмотреть в окно? Но в его кабинете и окна-то нет. Так что помещение можно назвать не кабинетом, а каморкой. Прибежищем Тимофея. Коробкой, где вершатся его великие дела. Помещением следователя.