Я тебя получу

— Именно потому, что люблю, Маша, я и сказал то, что сказал бы на моем месте любой отец. Ты — моя единственная дочь и я обязан оградить тебя от ошибок. Я старше, жизнь прожил, такого перевидал — тебе и не снилось. Один неверный шаг может сломать всю жизнь. Всю, понимаешь? Сегодня ты выбираешь не того человека, а завтра подыхаешь в луже собственной блевотины от алкогольной интоксикации! А стоило ведь только сделать правильный выбор и все, вся жизнь, будущее — все могло быть иначе! Но вы, бабы, такие беспросветные дуры, идете наповоду у чувств не понимая, что они же утащат вас потом на гниющее дно! — он тяжело дышит, на лбу вздулась «нервозная» вена. И почему-то мне кажется, что имеет в виду он кого-то конкретного. Впрочем, мне все равно.

— Я сама буду распоряжаться своей жизнью, ладно? — цежу сквозь зубы. — Уже не ребенок, как-нибудь разберусь.

— Да ты не понимаешь! В будущем ты будешь служителем закона, как ты себе представляешь связь с уголовником? Твоя связь с ним это крест на карьере. Жирный и пожизненный. Перебирать бумажки и бесплатно защищать отбросов — твой потолок.

— Не стану адвокатом, значит, буду кричать «свободная касса». У нас же каждый труд в почете, верно?

— Мария! Ты куда?! А ну вернись, мы не договорили!

Но я не слушаю его: выбегаю в прихожую, хватаю с комода ключи, телефон, ныряю в «найки» и, хлопнув дверью, выхожу в жаркий июньский вечер.

Номер Кнута из телефонной книги давно стерт, но я безошибочно набираю его по памяти. Сердце колотится как отбойный молоток, с того дня, как он пробрался в мою комнату через окно я больше ни разу его не видела и не слышала.

Как он? Где? Целая неделя тишины. Бесконечно длинные семь дней…

Я слушаю гудки, жду, когда он ответит… а потом замечаю на стоянке его развалюху. Сбрасываю вызов, игнорируя приветствия Валеры неверными пальцами набираю код на воротах и вырвавшейся из силков птицей лечу к нему.

Распахнув дверь, падаю в душный салон, с разбега ныряя в небеса его ненормальных глаз.

— Ну наконец-то! Я уже всерьез собирался…

— Заткнись! — обхватываю ладонями его щеки и целую обветренные губы. И этот поцелуй… Это не просто поцелуй — это глоток живительного кислорода для уходящего на дно утопающего.

Как же сильно я по нему скучала!

Он ничего больше не спрашивает — совершив жадную прогулку руками под моей широкой футболкой нехотя прерывает поцелуй и заводит мотор. Я не допытываюсь, куда он меня везет, ведь после долгой разлуки это может быть только одно место на карте…

Глава 37

— Куда ты пропала так надолго? — он нависает надо мной, упираясь руками в подушку по обе стороны от моей головы. Его болтающийся у моего лица кулон в виде какого-то уродского жука щекочет подбородок.

— Я же тебе говорила — произошло недоразумение. Мой отец… короче, постарался. Свой хлеб он точно ест не зря, дару убеждения можно только позавидовать.

— Я знал, что без него не обошлось, — падает рядом, и я, подсунув под голову согнутую в локте руку, поворачиваюсь на бок. Беззастенчиво рассматриваю его покоцанную грудь. Столько мелких шрамов, боже. Вот уж действительно уличный котяра. Из тех, кто бродит ночами с ободранными в неравном бою ушами и будит своим грозным «мяу» всю округу.

— Я тоже злая на него, но где-то я его понимаю. Я его единственная дочь, а ты, мягко говоря, не похож на зятя, о котором все мечтают, — очерчиваю пальцем белесые полоски.

— Я примерно представляю, что он тебе обо мне рассказал. Но я не трогал ту девчонку.

— Я знаю. Но в прошлом тебя задерживали за воровство.

— Да, по малолетке было дело, приходилось. Но я не «общипывал» чужие карманы, никого не грабил. Так, жрачка из супермаркета, сигареты. Мне тогда было тринадцать и мы с Андрюхой реально порой голодали. Читала же, за что меня задержали? Я стащил тушку замороженной курицы. Эта скотина выпала из-за пазухи возле кассы и здорово отбила мне ноги.

Я хохочу, уткнувшись носом в его шею.

— Серьезно отбила! В ней было килограмма три, не меньше! Надо было тушенку по карманам распихать.

— Прекрати! — давлюсь.

Он тоже поворачивается на бок — зеркалит мою позу и смотрит в глаза так, что смешок застревает где-то в районе солнечного сплетения.

— Я не делал всего того дерьма, что мне приписывают. Я никого не убивал и в жизни не принимал тяжелых наркотиков. Да, чудил, всякое было. И на спор, и просто по дурке, но все не так безнадежно, цветочек. Я могу изменить свою жизнь. Знать бы только, ради кого.

— А твой отец? — решаюсь шагнуть на наверняка опасную территорию. — Не расскажешь мне о нем?

Паша тяжело вздыхает и снова роняет голову на подушку. Затем протягивает руку и, подцепив со стола коробку спичек, пихает одну в зубы.