Я, Титуба, ведьма из Салема

В окрестностях было два или три чернокожих слуги, не знаю толком, каким образом застрявших там. Мы все считались не просто проклятыми, а явными посланцами Сатаны. Поэтому многие делали из нас козлов отпущения, пытаясь удовлетворить необузданную жажду мести, не вызывая подозрений, давать выход своей злобе и ненависти, при этом прилагая усилия, чтобы творить зло всеми способами. Например, муж, которого все считали верным супругом, только и мечтал о смерти жены. Та же, кого считали добродетельнейшей из жен, была готова продать свою душу и души детей, чтобы уничтожить их отца. Сосед желал погубить соседку, брата, сестру. Дети и те желали покончить с тем или иным родителем самым мучительным способом, каким только возможно. Этот отвратительный запах преступлений, которые буквально жаждали, чтобы их совершили, окончательно превращал меня в другую женщину. Напрасно я вглядывалась в голубую воду в своей миске, мысленно переносясь на берега реки Ормонд; во мне что-то разрушалось – медленно и неотвратимо.

Да, я становилась другой женщиной. Чужой самой себе.

Мое превращение довершил один случай. По всей вероятности, подталкиваемый нуждой в деньгах и невозможностью купить себе лошадь для верховой езды, Сэмюэль Паррис отдал Джона Индейца внаем Дикону Ингерсоллу – помогать в полевых работах. Джон Индеец возвращался ко мне спать только в ночь с пятницы на субботу – канун субботнего дня, когда бог повелевает отдыхать даже неграм. Итак, ночь за ночью я сворачивалась клубком под слишком тонким одеялом в неотапливаемой комнате, задыхаясь от желания, жаждая того, кого сейчас со мной нет. Очень часто, возвращаясь ко мне, Джон Индеец, несмотря на крепкое телосложение, которое до сих пор составляло его счастье, оказывался настолько измотан тем, что работал как вол, что засыпал, едва коснувшись носом моей груди. Полная жалости и возмущения против нашей судьбы, я гладила его по жестким курчавым волосам.

Кто же, кто создал этот мир?

Побуждаемая беспомощностью и отчаянием, я начала лелеять мысль об отмщении. Но как? Я строила планы, с наступлением дня отвергала их, чтобы в сумерках снова начать обдумывать. Я больше ничего не ела. Я больше не пила. Я ходила, словно бездушное тело, завернутая в шаль из скверной шерсти, сопровождаемая одной или двумя черными кошками, несомненно, посланными доброй Джудой Уайт, чтобы напомнить мне, что я не совсем одна. Неудивительно, что жители Салема боялись нас, вид у меня был страшный!

Страшный и отвратительный! Волосы, которые я больше не расчесывала, образовали на моей голове настоящую гриву. Щеки впали, рот непристойно выпятился – напряженный, словно готовый лопнуть на вздувшихся челюстях.

Когда Джон Индеец был со мной, он мягко жаловался:

– Ты совсем не заботишься о себе, жена моя! Раньше ты была лугом, на котором я пасся, теперь же высокие травы твоего лобка заросли до подмышек и почти отпугивают меня.

– Прости меня, Джон Индеец, и продолжай любить, даже если я больше ничего не стою.

Я завела привычку ходить большими шагами через лес: мне казалось, что, утомляя тело, я утомляю и разум, получая таким образом для себя немного сна. Тропинки были выбелены снегом, а деревья с белыми узловатыми ветвями походили на скелеты. Однажды, войдя на поляну, я почувствовала, будто меня заключили в тюрьму, мраморные стены которой сжимаются вокруг меня. Над головой я увидела крохотный глазок белого перламутрового неба, мне показалось, что здесь я сейчас и закончу свою жизнь, завернутая в этот сверкающий саван. Сможет ли мой разум в таком случае снова найти дорогу на Барбадос? И даже если у него это получится, будет ли он обречен на блуждание, беспомощный, лишенный голосов Ман Яя и моей матери Абены? Я вспомнила их слова: «Ты будешь так далеко; понадобится столько времени, чтобы перейти воду!»

Ах! Мне следовало вести себя более настойчиво, задавая вопросы! Мне следовало заставить их нарушить правила и открыть мне то, о чем я не могла догадаться! В голове, не переставая, крутилась одна мысль: если мое тело следует закону своего вида, то сможет ли отпущенный на свободу разум снова найти дорогу в родную страну?

Мысленно я обращалась к той земле, которую потеряла. Возвращалась к скрытому уродству ее ран. Я узнавала ее по запаху. Запаху пота, страданий и тяжелого труда. Но, как ни странно, сильный и теплый запах меня успокаивал.

Раз или два, бродя по лесу, я встречала жителей деревни, которые неловко наклонялись над травами и растениями, делая это с вороватыми ужимками, выдававшими намерения их сердец. Меня это очень забавляло. Искусство причинять вред сложное. Если оно опирается на знание растений, то должно быть соединено с властью воздействовать на такие тонкие силы, как воздух; сперва они непокорные, поэтому их нужно заклинать. Не объявляй себя ведьмой, любая желающая!