Я, Титуба, ведьма из Салема

Я стояла в полной растерянности; в голове теснилась тысяча догадок. Ее помиловали? Вернулся из Женевы муж и добился, чтобы ее освободили? Ее увезли в приют, чтобы она там родила? Я не знала срока ее беременности, но вполне вероятно, что настало время. Я едва смогла пролепетать:

– Господин, будьте так добры сказать мне, что с ней случилось. На этой земле нет души добродетельней ее!

Полицейский немного повысил голос:

– Добродетельная? Ну да, как же! Какой бы добродетельной она тебе ни казалась, сейчас это проклятая душа: она повесилась у себя в камере.

– Повесилась?

– Да, повесилась!

С воплями я ломилась в дверь чрева своей матери. С яростью и отчаянием я била кулаком, проламывая карман ее вод. Я захлебывалась и задыхалась в этой жидкой черноте. Я хотела там утонуть.

Повесилась? Хестер, Хестер, почему ты меня не подождала?

Мама, неужели нашим мучениям не будет конца? А раз это так, я никогда не выйду на свет. Я останусь таиться в твоих водах, глухая, немая, слепая, скользя по стенке. Я прицеплюсь к ней так хорошо, что ты никогда не сможешь меня извергнуть наружу и я уйду в землю вместе с тобой, не познав проклятия дня. Мама, помоги мне!

Повесилась? Хестер, я ушла бы вместе с тобой!

После многочисленных обсуждений меня отвезли в больницу города Салема, так как в Ипсвиче не было ничего подходящего. В первое время я не различала день и ночь. Они перепутались в одном и том же круге горя и боли. Мне оставили цепи, опасаясь не того, что я наложу на себя руки, что показалось бы всем счастливым завершением, а того, что в припадке ярости нападу на кого-то из своих братьев по несчастью. Ко мне пришел некий доктор Зеробабель, который изучал психические заболевания и надеялся, что его назначат преподавать в Гарвардском университете. Он распорядился, чтобы на мне опробовали одну из таких микстур:

«Взять молоко женщины, которая кормит младенца мужского пола. Также взять кота и отрезать ему ухо или часть уха. Сделать так, чтобы кровь стекала в молоко. Поить пациентку этой смесью. Три раза в день».

Было ли это действием лекарства? В конце концов я перешла от состояния крайнего возбуждения к оцепенению, которое сочли началом выздоровления. Я открыла глаза, которые упорно держала закрытыми. Я согласилась, чтобы меня покормили. Тем не менее я не могла произнести ни слова.

Так как мое содержание в больнице было слишком дорого для того, чтобы город Салем, которому я не принадлежала, его оплачивал, меня снова отправили в тюрьму. Там я встретила множество лиц, которые показались мне незнакомыми, словно все, что предшествовало смерти Хестер, стерлось из памяти.

Однажды утром, не знаю почему, ко мне вернулись речь и память. Я стала интересоваться тем, что происходит вокруг меня. Я узнала, что Сара Осборн умерла в тюрьме, но не почувствовала ни малейшей жалости.

В тот период меня не покидало искушение покончить с собой. Казалось, что Хестер показала пример, которому я должна последовать. Увы! На это мне не хватало мужества.

Мне так и не удалось понять, почему меня перевезли из тюрьмы Ипсвича в тюрьму Салема. Во время уже далекой поездки с Сэмюэлем Паррисом и его семьей город произвел на меня довольно приятное впечатление. Узкий полуостров, зажатый между двумя медлительными реками, соперничал с Бостоном; его пристани были до отказа заполнены кораблями. Однако там – и мое состояние позволяло это заметить – над домами словно парило в воздухе облако тусклой суровости. Мы прошли мимо школы, перед которой был двор, где печальные наказанные мальчишки ждали, когда учителя их высекут. Посреди Корт-стрит[30] возвышалось массивное здание, камни для строительства которого были за большие деньги привезены из Англии; там осуществлялось правосудие мужчин. Под его арками стояла толпа сумрачных молчаливых людей. Сама тюрьма оказалась черным зданием с крышей из соломы и бревен; дверь ее была обита железными листами.

5

Я часто думаю о ребенке Хестер и о моем ребенке. О нерожденных детях. Детях, которым ради их блага мы когда-то отказали в дневном свете и солоноватом вкусе солнца. Детях, которым мы оказали милость, но которых, как ни странно, я оплакиваю. Мальчики или девочки, разве это важно? Им обоим я пою старую жалобную песню.

Мой лунный камень упал в воду,
В воду реки.
И мои пальцы не могут его найти.
Бедная я, бедная!
Лунный камень упал.
Сидя на скале у реки,
Плачу и горюю.
Ах! Нежный сверкающий камень,
Ты мерцаешь глубоко под водой.
Пришел охотник
Со стрелами и колчаном.
Красавица, красавица, почему ты плачешь?
Я плачу, потому что лунный камень
Лежит на дне реки.
Красавица, красавица, если причина только в этом,
Я сейчас тебе помогу.
Нырнул охотник и утонул.