Я - твое поражение (СИ)

Печальный, я вернулся в детские покои. Я уезжал отсюда мальчишкой, юным и немного напуганным пацаненком, а вернулся юным философом. Как и три года назад: на широкой полке стоят мои глиняные фигурки медведей и барсов, в которых я любил играть, сшитое матерью покрывало аккуратно постелено на удобную скамью, молодое апельсиновое деревце в низком горшке - прежнее, очевидно, завяло, когда я отсутствовал. Подойдя к самодельному алтарю с крошечной фигуркой Асклепия, я, не сдерживаясь более, горько заплакал. Упав, как последний раб перед грозным господином, принялся рвать на себе волосы и бить кулаками в грудь. Мой брат, мой любимый Филандер, сейчас лежал где-то под Перинфом, пронзённый стрелой или с дротиком в теле. Он был любимцем отца и первым учеником в городской гимназии, не раз приглашённым на симпозиумы за редкую красоту, стал отвратительным холодным трупом. Все моё существо отказывалось верить в его смерть, хотя, возможно, в моём горе и была некая наигранность, даже, скорее, дань традиции. Ужасаясь и одновременно печалясь о собственной участи, я оплакал не столько брата, сколько себя.

Мой отец и второй брат Полидевк также стояли с отрядом аминтян под неприступным Перинфом, и потому домом управляла матушка. Несмотря на горе, утром меня ждал сытный завтрак, подогретое, разбавленное пряностями вино. Мать не выходила из своих покоев, потому поел я в одиночестве. Рабы за стенкой шептались о том, что, вероятно, скоро вернётся хозяин с телом сына и надо бы подготовить дом к похоронами. Подозвав Германика, нашего старого управляющего, я велел прекратить подобные разговоры и воскурить в доме все алтари. Из кладовой достали засохшие куски ладана, длинными кипарисовыми ветвями украсили вход и все гостевые залы. В час жертвоприношения, мать, поддерживаемая Мелантой и Адратеей, едва смогла доползти до алтаря. Из-под чёрного плаща на меня смотрели опухшие от долгого плача красные глаза. Я, как временный глава дома, принёс жертвы подземным богам, заколов с десяток козлят, кровь собрал в глубокую чашу и обнёс ею дом, тщательно побрызгав каждый угол, призывая Аида и Персефону быть милостивыми и проложить путь моему брату в страну блаженных.

После церемонии пришлось признаться, что после полудня я должен быть в свите Александра, отправляющегося на помощь отцу под Перинф. Благородная Адрия, моя мать, не сказала ни слова, только попросила принести из кладовой старинный щит, принадлежавший ещё её отцу и сберегаемый как великое сокровище в нашей семье.

— Ты же не можешь отправиться в бой без щита, — грустно произнесла, — сходи за ним, а то времени совсем не осталось.

Ничего не подозревая, я спустился вниз. Кладовые дома, как и у всех македонцев, находились под полом, потому, найдя в самом конце низкую дубовую дверь, отпер и, подняв над головой масляную лампу, принялся искать знаменитый щит. Как вдруг кто-то, незаметно подкравшись сзади, толкнул меня в спину и захлопнул проход, задвинув одним движением наружный засов.

Я оказался в ловушке!

О моя бедная мать! Она совсем обезумела от горя и решила сохранить сына насильно.

Крича, я принялся бить кулаками по дубовой обшивке двери, заклиная мать всеми богами, умолял выпустить меня, грозил ей гневом царя. В горячке принялся искать хоть что-то, чем можно было выломать железные засовы, ведь в оружейной всегда было готовое к бою наточенное оружие. Копья, дротики, секиры, наконец! К моему негодованию, кроме нескольких амфор с наконечниками стрел, брошенными здесь за явной тяжестью ничего не мог отыскать. Они, видимо, заранее обговорили место моего заточения, потому вместо топоров я наткнулся на горшки с водой и вином; опрокинул столик с ещё теплыми лепешками.

— Мама, — безуспешно взывал я к запертой снаружи двери, — не позорь меня! Умоляю, откинь засов, меня ждут во дворце.

Вполне ожидаемо на мои крики никто не ответил. Отбив себе ладони и заработав синяки на коленях, я застонал и сел на пол. Оставалось только ждать. Через узкое отверстие в потолке в кладовую поступал свежий воздух, но окон, как и в остальных помещениях, не было. Принесённая с собой масляная лампа, вскоре зашипев, погасла, оставляя в полном мраке.

— Александр, — в горе воззвал я, — приди, мой Александр, освободи меня, мой бог!