Я - твое поражение (СИ)

Филота же, довольный небольшим развлечением, немного попихался с Протеем, твоим молочным братом, локтями, поймал царственный недовольный взгляд и скорчил в нашу сторону уморительную рожицу. Ты беззлобно расхохотался. Я не понимал уже тогда, почему ты так легко прощал тех, кто нанёс тебе личное оскорбление, возможно, ты считал низменным чувство обиды, недостойным твоего будущего величия.

Аристотель, немного угомонив нас, наконец озвучил главную новость.

— А Дионисом в этом году у нас будет Гефестион.

Вот тут уже все посмотрели на меня, я растерялся и, озираясь, отступил назад в тень, спиной почувствовав твою твёрдую руку. Ты подставил ладонь, словно крепчайший щит, и шепнул на ухо.

— Поздравляю.

— Ты действительно этого хочешь?

— Я? Да!

На следующий день, специально приглашённые из храма женщины вымыли меня в ванне с хвойным настоем, натёрли оливковым маслом и нанесли ритуальные рисунки на руки и живот. Сажей, соскоблённой с печной трубы, подвели глаза, а губы накрасили кармином, да так, что я стал похож на гетеру. Из одежды на мне была только набедренная повязка из старой шкуры леопарда. На голову возложили свёрнутый в несколько оборотов плющ. Одна из женщин принесла новенький тирс из стебля гигантского фенхеля, увенчанный крупной шишкой пинии. Все приготовления велись в строжайшей тишине, считалось, что голоса участники должны поберечь для продолжительной мистерии, длящейся до позднего вечера. У входа стояла колесница с впряженными в неё двумя леопардами. Несчастные звери, из года в год выпускаемые на волю только во время процессии, трусливо поджимали хвосты и огрызались на стоящих рядом дрессировщиков. Сбоку, в загонщике, ревели ослы. Чувствуя близость хищников, домашние любимцы пряли ушами, стараясь забиться в самый дальний угол. Принесли несколько корзин золотистого винограда, в изобилии растущего в окрестностях. Сложив ношу в корзины, рабы поклонились мне, словно я уже был Дионисом. Беспокоясь, я запоздало кивнул им, высылая прочь и вовремя, потому что в окне давильни, приспособленной под временное обитание участников процессии, мелькнул ты, желавший увидеть друга в образе бога. Наверное, я произвёл сильное впечатление, ты застыл, пожирая меня глазами, отступил и вдруг поклонился почти так же, как рабы.

— О прекрасный Дионис, — воскликнул и, схватив стоящую на столике чашу с вином, торжественно излил передо мною на пол.

— Ты чего, Александр? — оглядываясь, не подсматривает ли кто, зашептал я. — Здесь нельзя, возлияния исполняют только в святилище.

— Разве мы не в храме? О божественный сын Семелы, взгляни, вот пресс для винограда, а вот благословенные мехи…

Я понимал, что ты призывал меня, включаясь в весёлую игру, начать мистерию немедленно. Я не мог переступить через вдалбливаемое мне с детства почтение.

— Александр, прошу, остановись! Мы оскорбим божество!

— Ты моё божество, Гефестион, иного мне не надо.

В юности мы беззаботно кидаемся словами, совершенно не придавая им значения, но ты не такой. Уже тогда, ты принял своё божественное происхождение и не испугался гнева отца — Зевса. Одной фразой ты возвёл меня в ранг высшего существа. Я запомнил эти слова на всю жизнь, позже меня назовут высокомерным, прямолинейным, излишне гордым. Тем, кто не опускал голову ни перед врагами, ни перед друзьями. Глупцы, они не догадывались о нашей сокровенной договорённости быть богами друг для друга.

Разве боги унижаются?

С большим трудом, я сумел выпихнуть тебя из давильни, хотя и пришлось нелегко. А потом началась мистерия. Под грохот барабанов в неловких руках самозваных музыкантов, свист и визг флейт, я величественным шагом прошествовал сквозь почтительно расступившуюся свиту, чтобы взойти на деревянную, роскошную по сельским меркам, колесницу из нашего школьного сарая. В ноги мне поставили две высокие корзины со спелым виноградом. Я должен был оделять им всех желающих на протяжении короткого пути от старого давильного цеха до источника нимфы Деи, водой которого мы разбавляли молодое вино. В руку дали золотой, а точнее, едва позолоченный серп. По традиции, актёр изображающий Диониса, проехав около ста шагов, сходил с колесницы и под восторженные крики собравшихся селян, самолично подрезал последнюю гроздь - тяжёлые янтарные капли, едва держащиеся на суховатой веточке. Затем, высоко подняв её над головой, проезжал перед рядами участников шествия и выдавливал сок в подставленный малый кратер. Пил. Это был знак к началу главного движения. Селен, он же Аристотель, в венке из виноградных листьев, ударив пятками осла, возглавлял процессию. Приглашённые из ближнего города, флейтистки играли торжественный гимн, я со слипшимися от медового сока пальцами, старался принять приличествующий роли вид и немного опёрся на бок колесницы, чтобы не покачнуться, когда колесо наедет на очередной камень.