Я - твое поражение (СИ)

Впервые в мою неокрепшую душу вторглось обжигающее чувство несправедливости твоего гнева. Едва сдерживая слёзы, я развернулся настолько царственно, как только мог. Поднялся и, понукая непослушных леопардов, продолжил путь. Роль стала для меня невыносимо тяжелой, вынужденное обнажение вдруг перестало быть божественным, и я сгорал со стыда, вознесённый над орущей толпой. Кое-как докидав последние гроздья, желал только одного: поскорее добраться до рощи, смыть ненавистный грим и превратится в обычного Гефестиона. Боги смиловались, я сумел сохранить прямую спину, даже станцевал церемониальный танец, с тирсом в руке, после чего, вручив его главной менаде, сошёл со сцены и удалился под сень разросшихся платанов. Праздник бушевал во всю мочь, когда я пробирался в пьяной толпе теперь никому не нужный, не замечательный, неинтересный. Я искал тебя, своего единственного обожателя, единственного героя. Я хотел выплеснуть на тебя всю признательность, даже расцеловать у всех на глазах за спасение, и пусть Филота лопнет от зависти. Не хотел более скрывать наши отношения. Я не нашёл тебя, зря избегал все тропинки в священной роще, караулил у кувшинов с даровым вином, смешивался с селянами, слушая их незамысловатые песни. А когда настал вечер, измотанный вернулся к себе и застал тебя сидящим на ложе. Судя по широко раздувающимся ноздрям короткого носа, ты был готов обрушить громы и молнии.

— Александр?

— Убирайся!

— Александр, почему ты меня гонишь? Ты сердишься? За что? Разве не ты спас мне сегодня жизнь?

— Жизнь? Своё жалкое существование ты называешь жизнью? Я был готов вознести тебя на Олимп! Сделать равным себе! А ты? Ты повёл себя как низкосортная девка! Ты позволил им касаться тебя, ты забыл, что я назвал тебя священным? Маленькая неблагодарная тварь, недостойная даже моей жалости! Убирайся вон, заметь, я трижды не приказываю! Пошёл с глаз моих!

Я бежал. Наверное, так бегут воины с поля сражения: без оглядки и без надежды. Ноги сами вынесли меня из школы, наугад, лишь бы подальше от твоих гневных слов. Ветки хлестали по лицу, сучья цеплялись за хитон, я даже разорвал его прочную материю, продираясь в густых зарослях. Меня гнал не страх. В ушах звучал твёрдый приказ будущего царя. Наткнись я на овраг или пропасть, не сомневаюсь, упал бы туда, не делая попыток спастись. Успокоение нашёл на берегу неизвестного ручья. Напившись воды и умывшись, заметил, что нахожусь в совершенно незнакомом месте, кроме того, ночная темнота скрывала некоторые детали, и я решил пересидеть здесь до рассвета. Нет, мне не пришёл на помощь вездесущий Гермес, и дриады не пленили меня. С рассветом я поднялся и пошёл прочь, хотя оскорбление уже перегорело, я не мог находится в Миезе. На третий день вышел к оливковому саду, не смея рвать спелые ягоды с дерева, подбирал их на земле. Меня заметили. Хозяин сада, схватив палку погнался за вором, но я успел проскочить сквозь редкий забор, хвала богам, его собака оказалась привязана на другом конце. Бродя по селению, набрёл на маленький храм Асклепия, как говорил раньше, покровителя нашего рода. Пожилой жрец, видя, что я пришел без подношения и имею неряшливый вид, скрылся в одной из боковых дверей, и сколько бы я не молил его дать мне немного хлеба, не вышел. Пришлось лечь спать на голодный желудок неподалёку от каменного жертвенника. Ночью мне привиделся Пион, молодой ученик Асклепия, он сел рядом, и я вдруг обнаружил наше внешнее сходство. Его грустный взгляд и молчание внушили почтительность, и я не решался первым заговорить. Наконец он сказал:

— Ты серьёзно болен, но я не могу вылечить тебя, ты должен исцелиться сам.

— Я здоров!

— Ты болен любовью к сыну бога, ты дерзнул как Икар, приблизившийся к пламенеющему Гелиосу. Участь сына Дедала была печальна.

— Знаю, он разбился о землю и сошёл в Тартар совсем юным.

Пион положил руку мне на плечо и в его странных, словно пустых глазницах, там, где отражалось звёздное небо, я прочёл своё будущее.

— Нет! Мойры, остановитесь, я не хочу! Колесо прялки, заклинаю тебя, качнись обратно!

От собственных криков я проснулся по-прежнему на холодном каменном полу храма. В окна заглядывали золотистые лучи осеннего солнышка, а вездесущие воробьи уже начинали обычный утренний переполох.

Пион сказал: «Исцелись сам, иначе тебя ждет бесславное падение».