Я - твое поражение (СИ)

И не произнёс ни слова, твой брат был гордым человеком. И сильным. Понадобилось достаточно времени, чтобы он затих после того, как кинув подушку ему на лицо, я навалился сверху. И держал подёргивающиеся руки, не давая скинуть с себя удушающую смерть. О чем тогда думал? О тебе. Как и в бою, у тебя появился враг, и я его уничтожил. Подождав ещё немного и убедившись в смерти Протея, я вытер пену с его губ, и положил тело как можно естественнее, даже расправил одеяло. Уняв собственное сердцебиение, и успокоившись, я на цыпочках вернулся в комнату и лёг рядом с тобой. Ты заворочался.

Сонно пробормотал.

- Филэ?

- Да, Александр. Спи, все хорошо.

У меня оставалось немного утренних часов, совсем крошечка времени до того, как ты обнаружишь смерть брата. Желая ощутить их прелесть, я стал целовать твои губы, млея от вожделения. Ты ответил, поначалу нехотя, сонно, но с каждым поцелуем распалась все большое, прильнул к телу, оставляя тёмные следы на коже.

- Гефестион, ты ещё не оправился.

- Вздор, со мной все замечательно! Хочу тебя.

Возясь на узкой скамье, мы старались производить как можно меньше шума. Для верности, я зажал в зубах край брошенного в изголовье ложа плаща, умело подставляясь под грубоватые, но неизменно исполненные любви толчки. За стеной лежало ещё не остывшее тело твоего молочного брата,и возможно, гении смерти ещё толпились возле его кровати, но мне было все равно. Расставив бедра, я бурчал сквозь плотную ткань нечто одобрительное, слушая как ты надрывно дышишь и растворялся в том дыхании.

Жи-вы жи-вы жи-вы!

Бились в плотном воздухе резкие выдохи и это было самое главное: твой искажённый страстью рот, твои руки поддерживающие ягодицы, твой член, пронзающий моё существо и сладость, от каждого движения возводящая на вершину Олимпа.

- О Александр, что бы не случилось, знай, я единственный, кто может вот так любить и отдаваться!

Пытался сказать, крепко обхватывая длинными бёдрами яростно ходивший зад. Вжимаясь маленькими ровными пятками тебе в поясницу, приподнимаясь для удобства соития. Руки, бесцельно бродившие по спине, на особо глубоких толчках впивались грязными ногтями глубоко в тело. Ласки, о которых мы мечтали в Миезе, давно перестали удовлетворять изощрённые запросы. Нежность казалась уделом слюнтяев. Борьба! Да, наши соития все больше походили на драки, на сокрытые удары и тайные раны, на боль, которой мы награждали друг друга и млели от неё. От вида крови, от вкуса спермы, от запаха взмыленных потных тел.

- Гефестион!

Отчаянный крик разорвал ночную темноту, последний толчок был настолько силен, что я на мгновение выпал из мира. Твёрдые, раскалённые страстью бёдра плотно вжались, обдавая теплом извергнутого семени, и глухо застонав, я увидел то, чего боялся. Протей стоял у нашего ложа, с синим лицом удавленника, держа в руках проклятую подушку.

- Он мой! - Мне казалось я проорал во всю мощь лёгких, хотя на деле, не произвёл и звука. - Убирайся! Александр мой!

Протей с грустной улыбкой отрицательно качнул головой, словно не соглашаясь и вдруг протянув холодную руку, погладил меня по щеке.

- Ааааа, - выплюнув плащ, я не выдержал и кончил, пачкая твой живот.

Остаток ночи мы провели в тревожном забытьи. Беспокоясь о Протее, ты встал очень рано, ещё до зари и ушёл к брату. Я ждал, скорчившись под одеялом. Чего? Крика? Плача? Молчания? Сейчас не могу припомнить, наверное нечто среднего и как же был поражён, когда ты вышел с абсолютно сухими глазами и коротко сказал.

- Протей умер. Позаботься о достойных похоронах.

Взяв Буцефала, ты вывел из его стойла и, не оглядываясь, поскакал в расстилавшуюся у подножья горного хребта долину. Не позвал с собой, не захотел, чтобы я был рядом. Думая о тебе, с помощью хозяина лачуги набрал сухих веток, к обеду соорудил нечто на вроде погребального костра. У нас не оказалось хорошего вина, чтобы воздать почести Аиду и Персефоне. Отдав за бурду из скисшего виноградного сусла последнюю золотую фибулу, оставшуюся на хитоне ещё со времён рокового пира, я кое-как опрыскал приготовленные поленья. Завернув тело в серую домотканую рогожку, я в одиночку вытащил его ногами вперёд и поднатужившись, возложил на костёр. Ранние зимние сумерки вскоре погрузили деревню в тревожный полумрак. В довершение всех бед горизонт затянули низкие снеговые тучи. Грек сказал, что ночью придёт обильный снег. Долее ждать было нельзя. Запалив факел, я бросил его на осиновые и тисовые поленья, дорожка огня побежала, охватывая погребальное ложе. Один, я стоял, всматриваясь в человека, которого убил, человека, который был невероятно тебе дорог. Кутаясь в плащ, следил, как поглощают языки огня того, кто ещё вчера страдал и любил, того, кто мог уничтожить меня, но сохранил ради близкого человека. В пепел и золу превращались улыбчивые черты, россыпь веснушек, таких густых, что казалось они дрались за место на носу. О боги, он же плакал рядом с тобой в колыбели, сосал одну грудь.

Теперь все кончено, я отныне самый близкий тебе человек.