Я твой день в октябре

– Кто за мной занимал? Заходите! – крикнул он сквозь улыбку и залег в постель, сбросив с бёдер полотенце и не укрываясь одеялом. Минут через пятнадцать, делая вид, что ей холодно, прибежала Надежда в такой же набедренной повязке из полотенца. Она сбросила его под ноги и закатилась Лёхе под бок, источая неизвестный индийский аромат какого-то терпкого и одновременно сладкого масла.

И пропала ночь как время, предусмотренное для сна. И прошла она в неосознанных, но вполне осуществимых, хоть и незаметных попытках разрушить прекрасную кровать родом из дружественной Румынии. Пролетела она необычайно быстро, хотя обоим хотелось, чтобы длилась она дольше или не кончалась вообще. Перевозбужденное дыхание, стоны, рождённые острыми и несравнимыми ни с чем приступами радости плоти, стук боковины кровати о стену и громкие частые вскрики со словами «люблю тебя» и «господи, как хорошо!» вполне могли бы разбудить соседей за стеной. А может и разбудили. Но за стеной жили интеллигентные люди из обкома и не посмели нарушить стуком по батарее или в стенку этот долгоиграющий приступ счастливого обладания друг другом, который длился с короткими передыхами до шести утра.

Уже рассвело. Лёха поцеловал мокрую от пота грудь жены, накрутил вокруг бедер полотенце, взял со стола сигареты, спички и ушел курить на балкон.

Он сидел, обессилев как после последнего в десятиборье забега на полтора километра, смотрел на раскрашивающий горизонт абстрактными розовыми волнами рассвет. И ни о чем не думал. Потому, что устал и как раз сейчас никакие мысли не требовались. Да и быть их не могло. Поскольку все они до последней растаяли и растворились в необычайно ярких и светлых чувствах. Которых было в Алексее так много – хоть прохожим раздавай. Но не было ещё никаких прохожих. Только рассвет, пьянящие чувства и двое любящих – Надя и Лёха. Законные муж и жена.

– Завтракать я не могу, – вышла на балкон улыбающаяся Надежда в голубом шелковом халате, украшенном спереди и со спины такими же вышитыми дракончиками как на халате розовом.

– Икра красная протухла? – засмеялся Лёха. Хорошо ему было. Приятно от того, что жизнь воссоединила их с женой. Хоть и таким примитивным способом.– Так ты чёрную возьми. Или сыр «рокфор» со сметаной.

– Вот ты, Леший, язва! – восхитилась Надежда. – Я физически не могу завтракать. У меня нет сил жевать. Из-за тебя, кстати, испорченного армией.

– На воинской службе нам в чай бром лили, чтобы мы сначала думали о Родине, а потом о себе. И уж совсем чтобы не думали о женщинах.

– А о женах? – засмеялась Надя. – Так ведь жену и забыть недолго.

– Не, – Лёха поднялся, потуже полотенце завязал на бёдрах. – Жену ты не забудешь. Она-то в голове у тебя, и в сердце. Но в самоволку бегать и снимать на улицах тёлок у тебя мечту бром гасит. В самоход солдат пойдет, но максимум, что ему очень захочется – это завалить стакан-другой водочки. А потом сходить в картинную галерею. Я, кстати тоже есть не хочу. Организм насытился удовольствием так, что больше никакого удовольствия ему пока не надо. Даже от еды.

Время шло быстро. Засуетились люди во дворе. Машины-«волги» поранее становились в очередь перед подъездами, чтобы сотрудники аппарата обкома

не ждали свой транспорт, помогающий им добраться до подъезда с большими дубовыми дверьми, которые находились в десяти минутах неспешного пешего хода от дома. Через двор обкомовской «деревни» одиночными пулями быстро пролетали жители верхней части города, работающие где угодно, на стройке, например, но в части нижней. Ускорялись они не потому, что не хотели смущать обкомовцев простецкой

одеждой или ботинками местной фабрики. С утра во дворе всегда дежурили три милиционера, а на четырёх выходах с территории поселения начальников

тоже дежурили сержанты с кобурами на боках. Вот мимо них надо было не пройти, а именно промелькнуть. Народ этот ничего незаконного не делал, но милицию остерегался инстинктивно, возможно даже на генетическом уровне. Время, когда людей хватали и сажали без разбора прошло вроде давно, но подсознание нового поколения имело почему-то ту же осторожность в общении с властями, что поколение предыдущее. Больше ничего забавного во дворе не происходило. Не торчали возле детской площадки тётки с большими бидонами, которые и зимой и летом возили в город из ближайших сёл молоко. Тех, кто рыбу возил свежую на повозках с лошадью и бричкой, где в сене лежали караси, окуни и щуки – тоже не тянуло сюда. Мясо свежее со своих подворий, картошку, лук и прочую надобность на маленьких УАЗиках колхозный народ продавал в рабочих районах, на площади возле вокзала, но только не здесь. Потому, что в этом здоровенном дворе каждая квартира была забита всем этим добром из спецмагазинов и таких же специальных продуктовых баз.

Где-то в половине десятого прибежала тёща в спортивном костюме, какие выдают членам сборной СССР, в кроссовках «puma» и бейсбольной кепке.