Я твой день в октябре

– Я ночевать домой приду. Один, – крикнул Лёха.

– Давай, – отец обернулся. – Ключ я выну. У тебя свой есть.

Лёха постоял ещё недолго, плюнул под ноги, выматерился как любимый его дядя Вася из Владимировки. Смачно, зло. И пошел на свою свадьбу. Доигрывать роль счастливого молодого мужа. В чем его муторное и реактивное сознание в глубине глубокой уже явно и неприкрыто сомневалась.

То, что на свадьбу не позвали ни подружек Надиных, ни Лёхиных друзей да родственников, как-то уже тише корябало самолюбие. Не раздирало в кровь тонкие и хрупкие стенки мешочка, висящего под сердцем, в котором, как в заключении, жила душа.

– Ладно. Как-нибудь приглажу этот казус, – не сомневался Лёха. Вся родня у него была доброй, потому, что к самым разнообразным несправедливостям привыкла как лошадь к сбруе. А чего, действительно, можно поправить и улучшить обидами и отвращением к унижениям? Да ничего. И войной на обидчиков не пойдешь, потому как кончилась война двадцать четыре года назад, а новую гражданскую замесить в счастливом советском обществе – глупость дикая. Да и себе дороже выйдет. КГБ – это ж целый рентгеновский аппарат, который насквозь тебя видит. МВД тоже в подзорную трубу отсматривает любые отклонения от норм советской морали и коммунистических заповедей. Потому никто из Маловичей и Горбачёвых, основоположников самодостаточного сильного клана, долго зла ни каких чертей безмозглых и, наоборот, умных, но спесивых людей не держал. Лёха был из этого гнезда и жил хоть и своим умом, но по правилам чести и достоинства всех своих. Родных. Альтовы, хоть и позволили Надежде выйти замуж за не пойми кого, то есть, за нормального парня, но всё равно типичного представителя неразличимых ни статусами, ни значимостью простецких народных масс. Ради счастья и процветания безликих серых граждан великой страны и были забиты все большие и маленькие города огромным количеством служителей аппаратов КПСС, советской власти, комсомола и профессиональных союзов. Правящих с разных высот товарищей накопилось к началу семидесятых годов так много, что если всех людей построить в одну шеренгу, то увесистой единицей сообщества правителей будет каждый четвертый. Ну, может, пятый. До фига, в общем.

Вот эти размышлениями на горбу нёс Алексей Малович с улицы по лестнице до самой площадки второго этажа. Она была забита молодыми и совсем взрослыми мужиками. Курили, гоготали, как пацанята из второго класса ржут в кино на индийском фильме, в котором долго поют и после этого ещё дольше целуются. Ограничений до шестнадцати лет у зарайских киношников не было. Лёха поднялся на площадку, закурил и некоторое время слушал всякую хрень, которую несли съевшие по бутылке армянского с иголки одетые и выдающимися парикмахерами окультуренные инструкторы горкома и обкома, заведующие отделами и два комсомольских вожака города. Одного Лёха хорошо знал. Он в прошлом году закончил истфак педагогического. Тут же какая-то сила небесная посадила его сразу в кабинет второго секретаря горкома ВЛКСМ, а через пару месяцев он уже обживал здоровенный зал с Т-образным столом, в котором можно было сделать уютный легкоатлетический манеж. В прошлом году они с Лёхой пару раз играли в одной институтской футбольной команде. Заняли второе место в области.

Там и познакомились. Звали его – Андрей Клавинец. Работал неосвобожденным секретарём комсомольской организации института. Говорили, что отец его – первый заместитель председателя Совета министров в республике. Ну, говорили и говорили. Лёхе это всё было не интересно.

– О! Молодой муж! Ты откуда? Свадьба же вроде вон там. И жена твоя одна рыдает, – радостно сказал Клавинец Андрей. – Ты всё так же не пьёшь? А то бы врезали стакашек за счастливую семейную жизнь. Я этой жизнью уже четыре года маюсь. Вспотел от неё.

Все дружно заржали. После чего мгновенно стихли все. Будто невидимый дирижер палочкой махнул. Всё, мол, конец музыке! Кода! Все подряд поздоровались с Лёхой за руку. Даже имена называли, которых он в сумбуре этом не запомнил, конечно.

– Ну, так ты как, Алексей, настроен? Институт заканчивать будешь или на заочное перейдешь? – спросил молодой высокий парень лет тридцати.

– Да на инязе нет заочного, – Лёха внимательно оглядел всех, потому, что они сделали по шагу назад, к стене, и он оказался в центре круга. – Закончу, конечно. Потом в газету областную буду пробовать устроиться. Корреспондентом. Я и сейчас репортажи туда пишу. Ничего, публикуют пока.

Стало так тихо на площадке, что, когда выглянула Надежда, потерявшая на время мужа, то ахнула.

– А что? Случилось что-то?

– Надь, нормально всё. Сейчас приду. Подожди чуток, – Лёха подошел и поцеловал её, пальцем приподняв полог фаты.

– А ты что, действительно её любишь? – спросил кто-то совсем юный в блестящем синем костюме.

– Не понял, – Лёха выпрямился и сунул руки в карманы.