Я в свою ходил атаку…

В последнем номере «Советского искусства» интересная статья В.Ф. Асмуса «О традициях и новаторстве». В одном месте в качестве иллюстрации к своей мысли он упоминает твое имя. Вот этот кусочек: «Примечательно соотношение традиций и новизны в последних произведениях Прокофьева и Шостаковича в музыке, Александра Твардовского в поэзии. У Шостаковича и Прокофьева почти откровенные связи с классическими образцами не мешают музыке этих авторов быть глубоко современной. У Твардовского связь с некрасовской традицией и с традицией народной поэзии – в лирике и в больших поэмах – служит решению художественных задач, никакой традицией не предвиденных, и не препятствует оригинальности в самом их решении…»

Здесь некоторое время находился Долматовский… Он почти безапелляционно заявил, что Твардовский не хочет уже уезжать с фронта, хочет побыть до конца. И получается такой смысл, что тебя и звали, но ты сам не захотел…

10. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563

…Могу порадовать тебя новой книжечкой, которая выходит в Детиздате. Книжечка-то с воробьиный носок, но тираж 70–75 тысяч. Будет она называться «Два солдата» (по первой вещи), а содержание ее составят:

I. Из «Теркина»:

Два солдата.

Дед и баба.

II. Баллады:

Мать героя.

Сержант Василий Мысенков

Рассказ танкиста.

Выходит она в серии «Книга за книгой». Библиотечка для среднего и старшего школьного возраста. Намечена она для 1945 года…

…Сегодня в «Известиях» очерк твой «Настасья Яковлевна». Дали в рекордный срок: вчера я отнесла его вечером в шесть часов, а сегодня уже в номере. Может быть, сняли что-нибудь, чтоб дать очерк в номер. Михаил Васильевич <Исаковский> сказал, что ему очерк понравился, он считает его лучше «Лявонихи»…

…Фронт ваш кончился, Кенигсберг пал… после этой операции, может, отпуска дадут. Но тут, после осложнения с соседом справа, – вряд ли будет перерыв…

11. IV А.Т. – М.И. Вост[очная] Пруссия – Москва

…Только что сел за первый стол после длительного перерыва по обстоятельствам маневрирования, поездок и переездов. Это порядочный срок, за который я не мог приняться абсолютно за окончание той главы, о которой давно уже звоню тебе, и вообще ничего не сделал, кроме самой малой газетной малости. Это тем более жаль, что все это время был в приподнятой рабочей готовности, мог писать и писать. Правда, я почти никогда потом не жалею, что работа отложена (если это не по моей вине), и таким образом, я имею возможность сделать ее, может быть, лучше, чем мог сделать.

Но за этот период была одна поездка, которая мне даже снилась после, настолько потрясла мой привычный уже ко многим впечатлениям аппарат восприятия, так сказать. Это, как ты можешь догадаться, поездка во взятый накануне ночью Кенигсберг. Когда ты будешь читать это письмо, это уже будет событием порядочной давности, и даже во мне лично впечатления эти сменятся другими, но покамест я целиком в них. Жаль, в который раз жаль, что по совершенно невообразимой спешке в таких случаях бываешь обязан написать что-нибудь куцее и еще более окуцованное затем, написать в таком состоянии усталости и оглушенности, что и на словах рассказать толком ничего не смог бы. Я уже твердо решил сделать по Кенигсбергу и <по> Кальхольцер-Хакену доделать, вернее, сделать в своей тетрадке то необходимое, чего ни в коей мере не удается сделать в насущной корреспонденции. Но и этому до сегодняшнего дня мешала обстановка полного неустройства.

Я уже писал тебе не раз, что основная мука нашей жизни – в сочетании поездок с переездами. Это отнимает массу времени. Вот уже ты приехал в какой-нибудь новый (или старый, как было в предпоследний раз) пункт. Но это еще не все. Нужно устроиться. А это не значит распаковать вещички в номере гостиницы или в частном доме, а значит – все от начала до конца сделать без денщиков, при минимальной помощи какого-нибудь солдата все: чтоб было, где спать, где сидеть, чем умыться. Учти к этому, что за долгое бесприютство у всех развилось прямо-таки болезненное бережение и стремление к тому «уюту», какой возможно создать на 3–5 дней. А тут все хорошо, вдруг печка у тебя в комнате не горит, дымит потому-то и потому-то, побиты стекла, нет вблизи колодца, воду привозят, а держать ее негде, т. е. опять-таки нужно всем этим озаботиться, – по большей части все можно найти, что касается бытовых вещей, просто на земле: обломков и остатков сметенного войной быта до черта… А тебе небось кажется, что если я так далеко и так давно не дома, то я уже здесь по крайней мере горами ворочаю, горю, творю. В голову, пожалуй, не придет, что полдня я занимался печкой, дровами и т. п. на некоем пустынном хуторе Ostpreussena, надоевшем, кстати, так, что меры нет…