Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Лакан: — Это не значение в движении, это знак в движении. Остается узнать, что же такое знак.

Маршан: — Это что-то, что обменивают.

Д-р Леклер: — Сообщение — это объективная речь.

Лакан: — Вовсе нет!

2

Расскажу вам притчу, которая, надеюсь, даст нам какие-то ориентиры.

Писатель по имени Уэллс пользуется репутацией мыслителя неглубокого. Между тем он, напротив, был человеком очень искусным, прекрасно знавшим, что он в идейных и сюжетных своих построениях делал, что отвергал и что выбирал.

В одном из произведений его — не помню, в каком точно — рассказывается о том, как два или три ученых попали на планету Марс. Там, на Марсе, они оказываются в присутствии существ, которые используют свои собственные, особые способы общения и, к великому удивлению своему, прекрасно понимают, что те им сообщают. Пораженные этим фактом, они начинают это обсуждать. Он мне сказал, что занимается исследованиями в области электронной физики, — говорит один. Он сказал, что исследует строение твердых тел, — молвит другой. А мне он сказал, что занимается поэтическими размерами и функцией рифмы, — возражает третий.

Всякий раз, когда мы отдаемся на милость речи — независимо от того, носит ли она личный или публичный характер — происходит нечто подобное. Это маленькая история, что она, по-вашему, иллюстрирует — язык или речь?

Г-жа Одри: — И то, и другое.

Д-р Граноф: — Универсальных машин существует, насколько я знаю, немного. Предположим, что мы в нее закладываем программу. Нужно иметь в виду, что задействована в этом не только сама машина, но и операторы. Итак, закладывается программа — это сообщение. Получив на выходе результат, мы говорим: "Это чепуха!" или говорим: 'Это похоже на правду!" В том смысле, что начиная с того момента, когда машина сообщение возвращает, начиная с момента, когда оно может считаться принятым (а оно не принято, если оператор его не понял), сообщение — при условии, что оператор нашел его приемлемым, понял его, принял в расчет и сомнений в исправности машины у него не возникло, — стало общением.

Маршан: — В данном случае поняли все трое, но поняли-то они по-разному!

Маннони: — Вовсе не по-разному. Когда математик пишет на доске уравнения, один скажет, что это уравнения магнитного поля, а другой — чего-нибудь еще. Уравнения могут описывать и то, и другое.

Лакан: — Но это совсем не тот случай.

Д-р Леклер: — Мне кажется, что дискуссия пошла в направлении, заданном вашими размышлениями о кибернетике.

Лакан: — Для меня это прекрасный случай узнать, как именно Вы их поняли.

Д-р Леклер: — Если язык нам удается разместить в этой перспективе сравнительно просто, гораздо труднее, по-моему — во всяком случае на данный момент — найти в ней место для речи. Говоря сейчас о речи, я говорил о ней в определенном смысле — когда я говорю о речи, я всегда имею в виду именно речь. Я хотел бы, чтобы вы сказали о полюсе речи несколько слов, это позволило бы нам определить по крайней мере, плоскость нашей дискуссии.

Маршан: — Можно ли вообще отделить речь от языка в процессе их проявления?

Лакан: — А что Вы об этом думаете, отец Бернерт?

Отец Бернерт: — Я думал, как и Риге, что это язык, но теперь оказывается, что я ничего не понял.