Риге: —
Г-жа Одри: —
Лакан:
— Мы никогда не узнаем, что марсианин хотел сказать. Если мы занимаем место по ту сторону, где слова определенного ответа не получают, сказать, будто речь и язык совпадают между собой, мы не можем.Маннони:
—Лакан:
— Согласен, эта притча требует разъяснения. Место языка занимает в ней присущая трем персонажам способность ее понимания. На фоне этого языка и функционирует воспринимаемая ими речь. Проблема же состоит в том, что нет кода.Притча эта говорит о том, что именно в мире языка должен каждый человек расслышать тот зов, то призвание, откровение о котором оказывается ему предназначено. Кто-то из вас только что говорил сейчас об откровении и основании — именно об этом здесь и идет речь. Мы стоим с вами лицом к лицу с мифом языка, который время от времени оставляет у нас впечатление чего-то в принципе неясного, обезличивающего. Вы не найдете ни одного философа, который не настаивал бы совершенно справедливо на том факте, что сама возможность ошибки связана не с чем иным, как с существованием языка. Каждый субъект призван не просто познать мир, как если бы все происходило в собственно поэтической плоскости, он призван найти в этом мире свое место. И если психоанализ что-то вообще значит, то лишь потому, что он уже включен в нечто такое, что, будучи связано с языком, не идентично ему и в чем психоанализу как раз и предстоит найти свое место, — во всеобщую речь (discours).
Всеобщая речь, речь конкретная, не прекращающаяся от начала времен, — это все то, что в действительности было сказано, реально сказано (чтобы зафиксировать нашу мысль, можно даже выразиться и так). Именно по отношению к этому определяет себе место субъект как таковой, именно сюда он вписан, именно этим он уже заранее определен, причем определенность эта принадлежит к совсем другому разряду, нежели тот, к которому принадлежат определенности реального плана, материальные метаболизмы, обусловившие возникновение его в особом обличье существования, именуемом жизнью. Функция его, по мере того, как он эту речь продолжает, состоит в том, чтобы найти в ней свое место, не просто в качестве оратора, но и в качестве того, кто с самого начала получил от этой речи свою определенность.
Я часто подчеркивал, что с самого рождения своего субъект чувствует, что ему уже предназначено определенное место — не только в качестве того, кто сам ведет речь, но и в качестве атома конкретной речи. Двигаясь в кругу образуемого этой речью танца, он сам, если хотите, является сообщением. Сообщение это записали на его бритом черепе, и сам он, весь без остатка, вписан в последовательность сообщений. Каждый выбор, им совершаемый, есть не что иное, как слово.
Призвав на помощь отца Бернерта, я сделал это ради
Попробуем поближе присмотреться к тому, какова заинтересованность (в смысле латинского
Риге: —