Я вам не ведьма!

С тех пор, как тетенька сдала меня на попечение другим ведьмам, я почти ничего о ней не слышала. В основном потому, что не хотела слушать.

Все-таки академия – это маленькое замкнутое женское сообщество. Слухи здесь разлетаются мгновенно, а родиться могут из ничего. Каждый тоскливый взгляд кем-нибудь обязательно будет замечен, проанализирован и разложен по полочкам. Каждому жесту приписан иной, тайный смысл. Даже если ты просто стираешь с доски мел или подметаешь класс, сплетницам будет что об этом сказать.

Моя тетенька всегда вела себя сухо, сдержанно и никогда не давала воли эмоциям. Учила строго, могла и высмеять ненароком, но это не были покровительственные шуточки Онни; тот, кого она не любила, на ее уроках чаще плакал.

Тетенька была воплощением старой девы, ненавистной сушеной рыбы-училки, и если мне о ней злословить не давали наши дряблые родственные узы и какое-никакое уважение, то та же Марка с удовольствием развлекала себя и подружек фантазиями на вольные темы. У тетеньки не было не только мужа, но и магии, что придавало сплетням о ней перчинки.

Но я не общалась почти ни с кем, кроме Бонни. Мне хватало того, что Марка вечно спрашивала, заставляю ли я Щица себя целовать, когда мне совсем одиноко, и не надеюсь ли, что он вдруг превратится в прекрасного и страстного колдуна, а другие если и молчали, но очень заинтересованно смотрели, так что я могла прочесть этот же вопрос, намалеванный огромными яркими буквами на их глупых озабоченных личиках.

Хотелось не общаться с ними, а кого-нибудь придушить. Да и Щиц не собачка, чтобы о нем такое говорили. И уж точно не виноват в своем уродстве. Смеяться над чужим проклятьем – крысиное дело, и я надеялась, что когда-нибудь Марке ее слова вернутся бумерангом.

Но заставить ее умолкнуть я не могла. В общем, я проиграла Марке в этой войне, и проиграла с треском. Есть в ней что-то такое… она умеет увлекать людей за собой.

Наверное, с этим надо родиться.

Я вот умею только людей отпугивать. Как и моя тетенька.

Тоже, наверное, семейное.

Несколько дней затишья – без снов, без Элия, зато с быстро вставшим на ноги Щицем – он, оказывается, в тот день просто чем-то отравился и провел день в обнимку с медным тазиком, – и я, наконец, немного отвлеклась от собственных проблем и начала воспринимать окружающий мир.

И тогда-то до меня и дошла сплетня.

Случайно, конечно. Мы с Бонни и Щицем сидели в столовой, а за соседним столиком шептались какие-то девчонки. Я знала их в лицо, но не была знакома, какие-то старшекурсницы.

И обсуждали они тетеньку. Точнее то, что позавчера ее видели с каким-то сопляком-колдуном. Они разговаривали.

Это «разговаривали» было произнесено с таинственным придыханием и многозначительным глазозакатыванием. «Разгова-а-аривали».

Честно говоря, в нашей женской академии вечерами можно было встретить немало парней-колдунов. Соседи как-никак, у нас с их Высшей школой колдовства общий забор. Волшебный.

Каждый год лучшие умы преподавательского состава обоих учебных заведений заколдовывают его так, чтобы через него нельзя было перелезть.

Каждый год самые отвязные студиозусы обоих полов проделывают в нем дыры.

Впрочем, кроме свиданок у парней есть и другая, легальная причина заходить к нам уже через ворота: они берут уроки.

Традиционно языковая кафедра сильнее у нас, их же преподаватели некромантии влегкую делают наших заплесневелых древних ведьм, которые только и могут, что продлевать свое существование и занимать место, которое так жаждут получить все тамошние лаборантки, лучшие из которых в свое время брали частные уроки у колдунов. Я могу долго сравнивать, но итог получается один: почти все старшекурсники мотаются между школой и академией, как однажды выразилась Бонни, аки собаки бешеные.

Так что лично я не видела повода для закатывания глаз: тетенька, при всех ее недостатках, отлично учила шенскому, и если какому-то подколдовку захотелось вдруг поговорить с ней, скажем, о плате за обучение, то в чем же тут проблема?

Хотя сплетня лучше всего растет, когда у нее вовсе нет никакой почвы.

И я прислушалась.

Оказывается, во время разговора на лице тетеньки неподкупными исследовательницами были отмечены эмоции, в которых тетенька раньше замечена не была, такие, как: удивление, заинтересованность, гнев, ярость (тут мне стало интересно, как они отличили ее гнев от ярости, я-то обычно определяла это по тому, взяла она в руку папенькин зонтик или еще нет), а потом она швырнула в парня мелом, вытолкала его из класса и захлопнула за ним дверь!

Громко!

Скандал!

У них точно горячий и запретный роман!

Вот здесь я уже потеряла логику, да и слушать дальше совсем не хотелось. Хотелось устроить этим гадинам какую-нибудь гадость им под стать. У тетеньки слишком много достоинства и гордости, чтобы ее можно было даже заподозрить в чем-то подобном. Нельзя так молоть языками и думать, что это не аукнется.

А у меня за это утро накопилось слишком много злобы, чтобы держать ее в себе.

– Бонни, – попросила я, – ты не могла бы для меня кое-что сделать?