Я вернулась, Господи! (сборник)

Едва очнувшись, Ирина припомнила свой вчерашний позор, предательство коллег и главное — трусливое бегство Павла. Сцена его ухода под руку с женой стояла перед глазами, и сердце, готовое разорваться на куски, истекало кровью. Когда-то Васильев рассказывал о своей душевной и физической боли. Почти то же самое ощущала Ирина сейчас. Голова, казалось, сейчас треснет, как переспевший арбуз. Но душа, душа саднила в миллион раз сильнее.

За окном ярко светило солнце, звучала веселая капель. В другое время Ирина полюбовалась бы весенним радостным деньком. Но сегодня солнечный свет нестерпимо резал глаза, а звук капель, падающих с крыши, гулким набатом отзывался в висках. Ирина раз за разом прокручивала в голове сцену своего вчерашнего унижения, и обида захлестывала, отключая разум. Нет, она не хочет больше это вспоминать. Ей надо забыть ту страшную боль, и немедленно. И она знает только один способ, как избавиться от навязчивых видений.

— Вадим, — хрипло позвала Ирина, — у нас выпить есть?

Вадим застонал на диване. Потом встал, держась за голову.

— Я пас. И вообще я с утра не пью.

— А я пью и теперь буду пить всегда: утром, в обед и вечером. — Говорить было невозможно. Каждое слово отзывалось пульсирующей болью в висках и затылке.

— Брось, — Вадим принес ей из кухни стакан воды, — расскажи лучше, что у тебя случилось. А то ты плела вчера что-то, про какую-то выдру, про Павла. Я ничего не понял.

Ирина крепко зажмурилась, слабой рукой оттолкнула стакан, расплескивая воду.

— Выпить налей.

— Не надо, только хуже будет. По себе знаю.

— Слушай, умник, я сама знаю, хуже мне будет или лучше. Хуже, чем мне сейчас, уже не будет. А будет лучше. — Ирина поморщилась. Перед глазами стояло лицо Павла.

Вадим вылил остатки водки в стакан и протянул Ирине.

— Может, встанешь? Я сейчас яичницу под-жарю.

При упоминании о еде Ирину затошнило. Приподнявшись на локте, она выпила водку и откинулась на подушку. Вот сейчас к ней вернется способность что-то делать, она встанет и без дрожи в голосе сможет рассказать Вадиму о вчерашнем. А впрочем, не стоит ему знать о ее позоре. Никому ничего она рассказывать не станет. Чтоб не лезли со своей жалостью.

В голове у Ирочки зашумело, но ожидаемого улучшения не последовало. Как здорово было в дни юности, когда от выпитого становилось неудержимо весело, хотелось петь, танцевать, все люди казались милыми и добрыми. Почему же сейчас, когда выпьешь, наваливается тоска зеленая, что хоть волком вой?

Вадим ушел на кухню, курил там у открытой форточки, пытаясь понять, что могло такого произойти. Почему Ирина оказалась у него в таком ужасном состоянии? Да и сейчас он опасался за ее психику.

Она негромко позвала его из комнаты. Вадим затушил сигарету и поспешил к Ирине.

— Ты извини меня. Я немного отлежусь у тебя и уйду. Просто домой идти сейчас не могу. Если тебе надо куда-то, ты иди, только купи мне… Мне надо.

— Давай я чаю тебе крепкого сделаю? — Вадим был в смятении. Ирина ему очень нравилась. И рисует здорово. Но представить себе, что она пьет, он не мог. Кот случай у Витька не в счет. Правда, она тоже напилась тогда, но Вадим относил это к Ирининой неопытности. Не могут женщины такого ранга пить. Или могут? Глядя на Ирину, Вадим не знал, как ответить на этот вопрос наверняка. Но и смотреть на это саморазрушение было тоже тяжело.

— Сегодня Восьмое марта. Праздник.

Вадим промолчал, словно не понял намека.

— Я тебя умоляю, — горько прошептала Ирина.

Значит, у нее что-то случилось. Спрашивать неудобно. Раз сама не говорит, то не в правилах Вадима лезть в душу. Захочет — расскажет. Только вот выпивка. Обычно женщины ее социального положения не заливают горе водкой. Впрочем, и для женщины, и для мужчины любых слоев алкоголизм — исключение из правил. Нехорошо это, неправильно.

— Сходи в магазин, — Ирина умоляюще посмотрела на него.

И Вадим не мог отказать своей подавленной, удрученной каким-то горем гостье.

— Давай куплю шампанского?

Ирина отрицательно покачала головой.

Увидев вожделенные бутылки, она засмеялась неприятным булькающим смехом. А потом потеряла счет времени. Она не замечала, когда утро перешло в день, а потом в вечер. Вадим куда-то исчез, но Ирине было наплевать на него. Она пила, стараясь заглушить тяжелые мысли. Пила, забывалась коротким сном, и опять пила. Вадим так и не появился. А может быть, и приходил, но Ирина этого не замечала. Она тянула горькую жидкость, не притрагиваясь к немудреной еде, оставленной Вадимом. Она ждала успокоения, но каждая выпитая рюмка поднимала из глубины души такую муть, что Ирине начинало казаться, будто впереди у нее глухая стена, через которую не перелезть, а потому и жить дальше не имеет смысла. Надо ставить на такой жизни крест.

— Карамба! Карамба! Черт возьми! — хохот переходил в рыкание, перед глазами качалась веревка с петлей на конце.

А может, и правда, покончить с этим одним махом? Раз, и нет больше дикой боли, метаний, тревог и бед. Вечный покой… и тишина. Да, да, это выход — лучше не придумаешь. Вот только еще несколько глотков для смелости.

Вдруг в окне мелькнула клыкастая безобразная морда. Ирина испугалась. Она не хотела умирать в компании с бесом. А он смеялся над ней каркающим смехом, манил на балкон запотевшей бутылкой водки. Еще чуть-чуть, и он придет сюда, ворвется в комнату, Ирина уже чувствует его зловонное дыхание. Вот черная лапа потянулась к оконному шпингалету. Мгновение — и эти когти раздерут ее шею.

— Господи, помоги! — взмолилась Ирина и, стараясь не смотреть сторону окна, поплелась в прихожую. Отыскала в сумке маленькую иконку, ту, что она купила в воронежском храме, и, прижимая ее к щеке, вернулась в комнату. Бес присмирел и теперь выглядывал с балкона всякий раз, когда Ирочка бросала туда взгляд, но в комнату не заходил.

— Пошел вон, — крикнула она громко, чтобы только разорвать эту гнетущую тишину, — я тебя не боюсь, — и подняла иконку вверх.

Злобно рыча, бес скрылся. Ирина присела к столу, долго оставаясь неподвижной и стараясь унять колотившееся сердце. Почему он ее преследует? Что ему от нее надо? Чтобы прогнать страх, она хлебнула из бутылки. Вот глупая, испугалась неизвестно чего. Нет здесь никого. И быть не могло. Потому что все это бабушкины сказки. Ага, вот бы посмотрела на нее прапра — не знаю какая — бабушка. Благородная дворянка, знатная дама, не знавшая вкуса вина.

А она вот назло вам все будет пить, и ей нисколько не страшно. Никого она не боится. Ни Павла, ни его хабалку-жену, ни Валентину Игоревну, ни беса. Никого.

Разом отключившись, Ирина уронила голову на стол. Иконка выскользнула из рук и упала на пол. Бес скользнул из балкона в комнату. Он уселся на стул напротив Ирочки и, постукивая хвостом, терпеливо ждал, когда она очнется. Ирочка подняла мутные красные глаза и вскрикнула. Она пошарила рукой по столу, иконки не было. Бес нагло смеялся ей в лицо.

— Пошел вон, пошел вон, пошел вон, — как заведенная повторяла Ирина, потом кинула пустой стакан в ухмыляющуюся морду. Бес ловко увернулся, и стакан угодил прямо в экран телевизора. Ирочка схватила со стола хрустальную вазу и метнула вслед за стаканом. Оп-ля, раздался звон разбитого стекла. Бес хохотал у нее за спиной. Руки нащупали тяжелый подсвечник. Вот он кривляется около старинного трюмо. Сейчас я тебе задам!

— Ты что? — обхватили ее сзади сильные мужские руки. Бес? Как он подобрался к ней? Ирина в гневе обернулась, замахнувшись подсвечником.

— Костик, — прошептала она и потеряла сознание.