Я видел, как живет Италия

— Сегодня было восемнадцать… Сейчас четыре часа… Обычно бывает человек двенадцать утром, столько же после завтрака. По воскресеньям я не работаю.

— Но откуда вам так хорошо известны медицинские названия? Вы учились?

— Нет, — говорит она улыбаясь, — в этом у меня не было надобности. Несколько лет тому назад во время одного съезда врачей в Болонье меня пригласили, чтобы сравнить мое ясновидение с рентгеновским аппаратом. И я говорила: «Я вижу что-то вроде мешка…» — «Это желудок», — объяснили мне мои «коллеги». — «А тут что-то вроде боба». — «Это почка». И так далее.

— И у вас никогда не было неприятностей с врачебными властями?

Она удивленно смотрит на нас.

— Никогда. Для этого нет причин — ведь я им помогаю.

— И они считают вас специалистом?

— Вот именно, — подтверждает она вполне серьезно, — вы выразились совершенно точно.

Она в самом деле казалась измученной. Я спросил ее, сколько я ей должен. Нам не раз говорили, что ее тариф — две тысячи лир. Но Паскуалина колеблется. На нас устремлены и оценивают наши возможности уже не глаза-рентген, а глаза крестьянки, знающей, что такое голод.

— Полагаюсь на вашу доброту, — говорит она наконец.

Это значит, что цена будет повышенная. Мы вежливо настаиваем на определенной сумме. Она не менее вежливо увиливает:

— Стало быть, я сделала полный осмотр, измерила давление, взяла «анализ крови»… Все… я все осмотрела. И так устала, что если бы вы не приехали издалека… Пять тысяч?

Ее интонация явно вопросительна. Кроме того, она робко добавляет формулу, которую мне пришлось впоследствии слышать из уст почти всех врачей Италии:

— Это не слишком дорого?

Я протягиваю ей деньги; она кладет их в карман. Затем она хватает руку Лиллы и целует ее. Из-за пяти тысяч лир?

Ну вот. Все кончено. Мы возвращаемся в раздумье. Конечно, она «плавала». Но величина давления, диагноз, они были удивительно точными. Любопытно.

В Риме я подробно рассказал этот случай крупному хирургу, одному из тех, у которых на визитной карточке вслед за именем стоят три строки: professore, primario[74] и еще бог знает что.

— Как вы это объясняете?

— Я этого никак не объясняю, — ответил он, пожимая плечами.

— Вы в это верите?

— Почему бы мне в это не верить?

Всегда бывает досадно, когда наш собеседник мыслит не так, как мы сами. Я настаиваю:

— Эта незаконная медицинская практика нисколько не беспокоит сословие врачей?

И получаю типично итальянский ответ:

— Lasciamoli саmраrе.

В вольном переводе: всем надо жить!

Горы

Нам знаком этот горный пейзаж.

В сентябре 1943 года Фудзио рекомендовал мне эти места как «спокойный уголок», где можно переждать несколько дней до прихода союзников. Мы последовали его совету. В Уссите мы снова встретили Винтера, Лизелотту, Джиль и Стеллу: немца, польку, англичанку и уроженку Южной Африки — все бывшие интернированные, которых перемирие освободило из лагерей и мест поднадзорного проживания. Никогда еще в этой затерянной деревне и в разбросанных горных хуторах не собиралось столько народу. Германская армия оккупировала всю северную половину полуострова. Итальянская армия разваливалась. Семьи прятали в надежных местах своих мужчин, «способных носить оружие». Около двухсот тысяч бывших интернированных и военнопленных бродили по стране в поисках пристанища. Некоторое время все эти люди играли в конспирацию.

Через неделю мы начали беспокоиться. Союзники, высадившись в Анцио, не продвигались. Увлечение конспирацией прошло. Мы вылезли из домов и, переодетые в итальянцев, толпами бродили по узким улицам, разговаривая на трех языках; а за нами на расстоянии двадцати шагов почти всегда шел озабоченный maresciallo[75] карабинеров Усситы. Долго так продолжаться не могло. Собравшись с духом, я отправился к maresciallo. Разговор был поистине эпическим. Бедняга не знал, как ему быть. У него был циркуляр, который именем новообразованной итальянской республики предписывал властям водворить в лагеря заключения всех врагов народа, выпущенных на волю во исполнение договора о перемирии, подписанного королем-изменником. Я сообразил:

— Давайте предположим, будто вам неизвестно, что мы были интернированы?!

Он развел руками, как бы призывая меня в свидетели:

— Mah… (Да, но…)

Это меня убедило.

Пришлось сдаться. Действительно, не очень удачная выдумка. Тогда maresciallo выдвинул контрпредложение.

— Хорошо, я буду сомневаться еще двадцать четыре часа.

— И за это время мы исчезнем?

Оставалось только бежать. Мы решили разделиться. Винтер направился в Кастелло. Джиль решила идти прямо на юг и пересечь линию фронта. Лизелотта собиралась укрыться в Сан-Плачидо. А для нас Фудзио нашел в непроходимом лесу хижину, «о которой никто не догадается». Он обещал прислать за нами на другой день в 5 утра телегу, чтобы увезти нас в строжайшей тайне. Когда деревня проснется — ни professore, ни синьоры уже не будет. Улетели!