Я видел, как живет Италия

Операция и в самом деле была проведена в строжайшей тайне. Было, вероятно, половина пятого, когда колеса телеги, проклятия возницы и щелканье его кнута заставили всех обитателей Усситы броситься к окнам. Pazienza![76] На дворе темно хоть глаз выколи. Нас не увидят. Когда мы украдкой на цыпочках выходили из дома, возница заревел:

— Эй, professo’! Где вы? Надо вывезти вас до рассвета, а то вас увидят.

Здесь и там захлопали открываемые ставни. Полуживые от страха, мы с адским грохотом проехали через всю деревню, провожаемые любопытными взглядами. Только в горах Лилла наконец облегченно вздохнула. Антонио, наш возница, тотчас же поставил указательный палец поперек усов и прошептал:

— Синьор Фудзио и его синьора ожидают вас.

Они нас действительно ждали… и с ними еще человек двадцать гостей— участников заговора! Огромный накрытый стол, дымящиеся спагетти и яичница из доброй сотни яиц. Если мерить не по дороге, а напрямик, от Сорбо, куда нас привезли, до Усситы меньше пятисот метров. Возгласы заговорщиков, решивших спрятать professore и синьору, были слышны значительно дальше. Мария, Нерина и ее четыре двоюродных сестры хлопотали на кухне. Все присутствующие уверяли нас, что мы должны как следует подкрепиться, перед тем как скрыться в лесах. Один из неизвестных мне гостей спросил меня громовым голосом:

— Офицер?

В это время чинам итальянской армии было приказано явиться в свои части. Пока я раздумывал, что бы такое ему ответить, неизвестный приложил палец к губам и с понимающим видом сказал:

— Ясно! Интеллидженс сервис.

Спагетти стали у меня поперек горла. Неизвестный наклонился к своему соседу и сообщил ему на ухо о своем открытии; тот немедленно уставился на меня восхищенным взглядом. Лилла, передавая мне солонку, проговорила вполголоса:

— Это тебе от Мата Хари![77]

Солнце стояло уже высоко, когда мы выходили из дома; тут нас ожидал новый сюрприз. Вся деревня собралась на площади проводить нас. Снизу из Усситы слышались крики «ура». Мы пустились в путь вслед за Антонио, который подталкивал своего мула, нагруженного двумя большими мешками с соломой: это были матрацы для нас. Все было организовано самым тщательным образом. Фудзио и его друзья с охотничьими ружьями на плечах образовали грозный конвой. После получасового подъема мы еще могли видеть платки, которыми нам махали из обеих деревень. Может быть, и maresciallo карабинеров тоже стоял среди энтузиастов?

Непроходимый лес оказался огороженным участком лесопитомника. Средняя высота елок в нем была полтора метра.

На рассвете следующего дня нас разбудили выстрелы. Это молодые люди из Сорбо упражнялись в прицельной стрельбе; мишенью им служила доска с надписью: «Caccia vietalissima» (охота строжайше воспрещена).

Смешно? Ну и что! Это добрые люди! Добрые люди, которые спасли нам жизнь. С открытым сердцем они всегда были готовы отдать последний кусок хлеба и приютить в сарае, а то и в комнате любого из бесчисленных скитальцев, бродивших по стране в ту страшную зиму, когда немцы заставляли одну половину Италии охотиться за другой ее половиной. Они страдали, испытывая лишения. Они знали всех нас в лицо — нас были тысячи — и ни разу никого не выдали.

Таким был и наш карабинер, который, встретив меня два месяца спустя, остановился, внимательно рассмотрел бородищу, которую я отпустил для маскировки, и одобрительно сказал:

— Я вас и в самом деле не узнаю.

Таким был Мариеттона, служащий табачной монополии в Уссите, который обеспечивал нас табачным пайком. Таким был мэр, который без всяких оговорок включал нас в списки на получение муки и растительного масла. Такими были семьи, которые помогали нам жить, доставая нам уроки; в конце месяца за них расплачивались ветчиной, колбасой и другими товарами, исчезнувшими из продажи. В Кастелло было человек пятьдесят бывших пленных: офицеров, солдат, гражданских лиц. Среди них были славяне, англичане, американцы. Им запросто выдали продовольственные карточки. Я сам видел карточку Питера — летчика британской авиации. Она была выдана на его имя с надлежащими указаниями: ufficiale nemico di passagio — неприятельский офицер, проездом!

Здесь, в горах, кишевших беженцами всех мастей, гостеприимство в отношении этих poveri figli di mamma — бедных сыновей своих матерей — удивляло своей непосредственностью, а нередко и героизмом.

В Сорбо нас было семеро. Лилла, ее отец, четыре югослава и я. Немцы являлись три раза. Каждый раз мы оставались в живых. Если мы и испытывали какие-либо лишения, то только потому, что те же лишения испытывала вся деревня. Мало того: в тот день, когда немецкий фельдфебель получил приказ расстрелять за укрывательство восемь жителей деревни, люди плакали, прощаясь друг с другом, но никому в голову не пришло выдать немцам чужестранцев. Фельдфебеля захватило общее настроение, он был в отчаянии. Он думал только о том, как спасти людей, которых должен был расстрелять, и обращался к нам, знавшим немецкий язык:

— Himmel Herr Gott[78], как мне быть, чтобы остаться ein Mensch, человеком!