Я все еще здесь

Но что творилось с ним все те дни, когда он лежал бесчувственный на больничной койке, заблудившись где-то внутри собственной головы, пока его тело понемногу оправлялось от полученных травм? Что он чувствовал? Или не чувствовал ничего? Ни о чем не переживал? Вот ты лежишь в коме – и что? Чем ты занят? Думаешь? Слышишь окружающих? Врачи советовали мне разговаривать с ним, но я не смог выдавить из себя ни слова.

Зато для того, чтобы заговорить с Эльзой, мне понадобилось не больше пары минут.

Правда, Эльзу я ни в чем не могу упрекнуть. В отличие от брата…

Мои размышления прервал неясный гул голосов. Не отрывая спины от стены, я вяло повернул голову. Сердце у меня заколотилось сильнее, когда я узнал голос матери, доносившийся сквозь приоткрытую дверь. Она упорно гнет свою линию и никогда плотно не закрывает эту дверь, словно до сих пор надеется, что я передумаю.

Я не глядя вытянул левую руку, намереваясь дотянуться до двери и захлопнуть ее раз и навсегда, как вдруг расслышал в разговоре свое имя. Остальное я сознательно пропускал мимо ушей, но не обращать внимания на собственное имя не так-то просто.

– …пока не хочет тебя навещать.

– Что, я ему больше не брат?

– Ну, как ты можешь на него сердиться?!

Я заметил, что мать не дала прямого ответа на его вопрос. Либо сама его не знала, либо не решалась заговорить вслух на эту деликатную тему. Правда, я и сам не знаю, что ответил бы на ее месте. Да, с тех пор как по вине брата случилась эта авария, я его ненавижу, но мы по-прежнему носим одну фамилию и у нас по-прежнему одна мать, что записано черным по белому в нашей семейной книжке.

Но я не могу сказать, что мы действительно одна семья. Семья строится на взаимном уважении и любви, в семье вместе переживают и плохое и хорошее, это всегда источник покоя и гармонии. Как у Гаэль и Жюльена. А мой братец наплевал на всех, и я отказываюсь ему сочувствовать. Мать регулярно его навещает и говорит, что он понемногу выкарабкивается. Но у меня нет никакого желания вытаскивать его из пучины, в которую он угодил по собственной глупости. Сам виноват, пусть сам и выбирается.

– …страшно.

Я открыл глаза. Мозг заблокировал все звуки, но с этим словом не справился, тем более что оно исходило из уст моего брата. И я невольно навострил уши.

Последовала долгая пауза. Видно, мать не нашлась с ответом или же ответила шепотом. Моя рука так и застыла на дверной ручке, а горло непроизвольно сжалось.

– Я испугался. И сейчас мне страшно.

Та малая толика воздуха, что оставалась у меня в легких, застряла на полпути к выходу, а все тело словно покрылось липкой испариной. Я принялся судорожно откашливаться, уткнувшись лицом в ладони. Даже если бы я и захотел подслушать продолжение разговора, мне бы это не удалось. К тому же именно в этот миг я увидел, что девушка, которая была в палате у Эльзы, ушла.

Все так же судорожно хватая ртом воздух, я смотрел, как она идет к лифту. И как только двери за ней закрылись, я вскочил и бросился в палату 52. Дыхание у меня наконец восстановилось.

Я рванул дверную ручку так, словно это был стоп-кран, захлопнул за собой дверь и привалился к ней. Мои мышцы были так напряжены, будто я сдерживал целую толпу, ломящуюся в палату. Я сбежал от палаты 55, не желая больше ничего слышать. И действительно, теперь я не слышал ничего, кроме попискивания аппаратуры жизнеобеспечения Эльзы. Но от мыслей так легко не избавишься – их не оставишь в коридоре.

Если мой брат тогда испугался – поделом ему. Если ему до сих пор страшно, поделом вдвойне. Хотя, возможно, это доказывает, что он сожалеет о случившемся.

Я помотал головой и до боли сжал кулаки. Нет, я не стану подыскивать оправдания его поступку или принимать его раскаяние. Я хочу по-прежнему ненавидеть его. Если я перестану его ненавидеть, это будет означать, что я его прощаю, а я не могу его простить. Однако он все еще мой брат, хотя бы в какой-то степени. Значит, и ненавидеть его я могу в какой-то степени?

Бред. Все это полный бред. Как и мое присутствие в палате 52. Тем не менее я был здесь, и аромат жасмина действовал на мой взбудораженный мозг успокаивающе. Я нашел свой спасительный маяк, луч света, указующий мне путь к берегу после странствий в бездне. Я убежище, куда более уютное, чем больничная лестница. Или чем стул в коридоре, рядом с пропастью, куда рухнул мой брат.

* * *

– Смотри, что я тебе принес.

Не успев поздороваться, Жюльен протянул мне книгу в черно-желтой обложке. У него на шапку нападал снег, щеки раскраснелись от холода. Я пришел в паб за несколько минут до него и успел согреться.

– Что это? – спросил я, забирая у него куртку, которую положил рядом с собой на диванчик.

– Прочти название, и все поймешь.

Жюльен принялся стаскивать с себя свитера и шарфы, пока не остался в одной майке. Я взял со стола книгу. «Кома для „чайников“». Да как они смеют издавать такие книжки?! Я перевел взгляд с толстого тома на Жюльена. Он как раз заказал для нас обоих напитки и поудобнее устраивался на стуле.

– Я уж боялся, что ты не придешь, – почти извиняющимся тоном сказал я.