Я всего лишь собака

Иначе, дескать, весь дом пропахнет псиной.

Ну и что в этом плохого, скажите на милость?

Если ты собака, то и пахнуть должен собакой.

Не кошкой же!

И не овцой.

А если Фридберту не нравится, как я пахну, зачем он вообще заводил собаку?

Между прочим, у нас, овчарок, отличный запах — не важно, мокрые мы или сухие.

Но слово вожака — закон.

Поначалу-то Фридберт мне за послушание давал свиное ухо.

Увы, те времена давно прошли.

Теперь он просто командует: «Антон, место!» А потом закрывает за мной дверь и усаживается перед чёрным ящиком.

Из коридора мне слышно, как там, в комнате, лает чужая собака, мычат коровы и совсем незнакомые голоса говорят на незнакомых языках.

Знаете, как долго сохнет собачья шерсть?

Я вам скажу: на это уходят часы, а кажется — целая вечность.

Вот в Венгрии, чтобы высохнуть, мне достаточно было трижды обежать вокруг стада.

Спасибо ветру!

Но в собачьей корзине ветра нет.

Даже маленького сквознячка…

А ведь для просушки в доме есть места и получше!

Например, у батареи, где лежит Мицци. Ей-то Фридберт ни разу не сказал:

«От тебя кошкой разит!»

Ей всегда дверь в комнату открыта, лежи, пожалуйста, где хочешь: у батареи или даже на кровати!

Короче, лежу я в этой корзине, свернувшись в три погибели, и жду, когда же наконец высохну, а часы тянутся — просто тоска смертная!

Ну, и начал я тихонечко грызть ивовые прутья.

Время от времени в чёрном ящике кто-то лает, почти как дядюшка Ференц.

Я навостряю уши — нет, не он.

И вдруг: откуда этот запах?!

Пахнет ливерной колбасой и ветчиной… Да это же от полки с обувью!

Эх, если бы Фридберт тогда открыл дверь, если бы позвал: «Антон, ко мне!», всё бы обошлось.

Но дверь по-прежнему закрыта.

Внутри меня идёт жестокая борьба.

Я знаю: ботинки грызть запрещено.

За своими вещами Эмили следит строго.

А уж за обувью — особенно!

Но туфли так соблазнительно пахнут ветчиной, колбасой и козьей кожей.

Уф, я совсем затосковал!

А когда мне скучно, мне надо что-нибудь пожевать.

Так уж устроены мы, овчарки.

В Венгрии нам дают жевать кожаные ремни. Это укрепляет челюсти, притупляет голод и полезно для зубов, так дядя Ференц говорил.

Собачья корзина пахнет неаппетитно. Ивовые прутья горькие, сухие и жёсткие.

А туфли Эмили такие мягкие, нежные и вкусные!

Я встаю, крадусь к полке с обувью, вытягиваю один ботинок — и пулей назад в корзину!

Ах, какая вкуснятина!

Пробовали вы когда-нибудь жевать козлиную кожу?

Она такая мягкая, нежная и немного солоноватая.

Сразу почему-то детство вспоминается… Знаете, что я вам скажу: козлиная кожа в тыщу раз вкуснее сухого свиного уха.

Ну вот, когда Фридберт наконец-таки соизволил пустить меня в комнату, у моей корзины осталась лежать лишь одна резиновая подошва.

Что тут началось! Ужас!

Похуже, чем землетрясение.

Мицци с её тёпленького местечка как ветром сдуло.

Под диван спряталась от греха подальше. Фридберт отругал меня и за ухо оттрепал.

А Эмили, увидев обглоданную подошву, расплакалась.

В наказание меня отправили в тёмный подвал.

Пришлось бы мне там всю ночь горевать одному на старой лошадиной попоне у отопительного котла, если бы не моя Малышка.

Она меня спасла.

Моя сестрёнка, ненаглядная моя! Спустилась ко мне прямо в халате, босиком, притулилась рядышком, гладила меня и утешала.

А я старался согреть её — так мы оба и заснули.

Нет, я не жалуюсь: в конце концов всё закончилось хорошо. Когда Эмили нашла нас спящими в обнимку, сердце её дрогнуло.

Меня выпустили из подвала и никто больше не ругал.

Только Мицци зашипела, когда меня увидела.

Глава шестая, в которой меня хотят отправить в собачью школу

Что-то тут не так…

Ох, чую недоброе!

Всё утро только обо мне и разговоров.

Я лежу под столом на кухне, закрыв глаза, но навострив уши.

— Ты же сама хотела собаку, — говорит Фридберт.

Собака — это я.

— Но я и представить себе не могла, что этот зверь окажется таким невоспитанным, — отвечает Эмили.

«Зверь» — это про меня.

— Это были мои лучшие туфли! — вздыхает хозяйка. — И такое уже не в первый раз. Этот пёс влетает нам в копеечку! А он ничего слушать не желает!

Вот это уже неправда! Слух у меня получше, чем у Фридберта и Эмили вместе взятых!

— Он же пастушья собака, — пытается объяснить Фридберт. — Ты слишком добрая, а овчарке нужен настоящий вожак — тот, кого бы она слушалась.

Надо же, я и не догадывался, что Фридберт столько знает про собак!

— А ты именно тот, кто нужен, — фыркает Эмили.

— На собачий свисток он не реагирует…

— Точно!

— …но я хвалю его и даю угощение в награду за послушание. Так он учится понимать, как себя вести, — объясняет Фридберт.

Верно подмечено: за свиное ухо я готов горы свернуть.

— Так что ты предлагаешь? — спрашивает Эмили.

Фридберт размешивает ложечкой сахар в чае. Она позвякивает, как колокольчик на шее у серой коровы.

— Ну, говори же! — требует Эмили. — Что нам делать с Антоном?

Антон — это я.

— Давай запишем его в собачью школу, — предлагает Фридберт.

Меня — в собачью школу? Меня?!!

Ну уж дудки!

Я поднимаюсь, ухожу из кухни и ложусь в свою корзину. Добровольно.