Я всё ещё здесь (СИ)

Стоя у давшей трещину раковине я смотрю в небольшое круглое зеркало на стене. Оно неестественно грязное, покрытое какой-то испариной, кажется, к нему приросшей. Но в его отражении я чётко рассматриваю безвольную шлюху, чьим телом и душой распоряжаются, но далеко не за деньги. Хуже... За возможность дышать, когда ты знаешь, что воздух этот с каждым днём тебе всё менее необходим.

— Оставь меня, — фраза незавершённая, я быстро исправляюсь, — пожалуйста.

Опускаю голову, покуда чувствую, как он выжигает своим диким взглядом узоры на моей щеке. Когда-то тёмные волосы, теперь выкрашенные в пепельный, спадают на лицо и словно закрывают от его мощи, но мужские пальцы поправляют прядь, заставляя невольно дёрнуться.

Глаза закрыты.

Я хочу домой.

Туда, где я была ограждена от всего этого безумства и марева пронзающей боли, которая давит на меня раз за разом. Я хочу к Морту, я хочу к чертям отбросить все свои принципы и просто уткнуться в его плечо носом. Хочу почувствовать, как он прижимает, повторяя его любимую фразу.

Я рядом, малыха.

Эхо его голоса откликается в моей голове сразу же, стоит мне вспомнить всё то время с ним, что подарила мне судьба. Господи, как же я хочу обратно.

— Ты просишь невозможное, девочка, — усмехается, колко и язвительно, покуда к глазам не начинает подступать влага. — Или ты всё ещё надеешься, что твой хахаль тебя спасёт? — усмешка в его тоне уже прозрачнее некуда, он выставляет перед моим носом свой смартфон, на котором крутится запись.

Сперва прекращаю дышать, вытаращив глаза на огромный дисплей. На нём явно прочерчены фигуры, такие до боли знакомые.

Морт...

Он целует, целует ту, которую я спасла ценой своей жизни в надежде на помощь. Он водит руками по её телу, отбрасывая на кровать и предаваясь дикой страсти, рождающей в моих глазах море влаги.

Подношу ладонь ко рту прежде, чем издать нечеловеческий вой. А после делаю ровно три шага с ускоренной силой, отлетая к стене и сползая вниз, пока пятая точка не чувствует холодный кафель. Чувства навзрыд.

Стараюсь глушить их ладонью, едва дыша и содрогаясь, кажется, в каком-то истерическом припадке. Лихорадит не на шутку, я просто не желаю досматривать то, чем Миронов так усердно вертит перед лицом. Прошу тебя, перестань...

— Просто хотел сказать, что он сейчас занят далеко не твоими поисками, — добей, добей словами, шах ты мне уже поставил. — И что-то мне подсказывает, что сбить его с толку ей не составит особой проблемы, — а вот теперь мат.

Ругать, наверное, стоит только себя. С какого чёрта я вообще подумала, что эта девица в раз прозреет и поможет той, кого впервые видит? Она ведь долбанная марионетка в его руках, и она продолжает ей быть даже за сотни километров.

Он выходит, как я и просила, оставляя меня наедине с собой. Со своей жалкой, ничтожной никчемностью. С осознанием того, что теперь в этом мире я одна. И нет понимания хуже, что Миронов — единственная в этом рухнувшем мире душа, с которой остатки моей жизни, кажется, повязаны наглухо.

Истерика прекращается минут через десять, а за её концом приходит нечто иное: состояние, довольно странное и размытое, как будто за всем этим непрекращающимся потоком слёз я выплакала всё, что только возможно.

Сидя на кафельном полу, я медленно ощущала, как из меня выходят чувства. Остатки, которые уже были не нужны. Не в этой жизни.

Высушенные глаза смотрят куда-то в стену, я на автомате поднимаюсь на ноги, заставляя себя шагать. Напоминаю себе заведённого робота, которым кто-то управляет. Не могу сейчас описать своё состояние, оно размыто, развеяно, словно я в каком-то наркотическом опьянении, не желаю быть отрезвлённой жестокостью реального времени.

Даже не обращаю внимание на Миронова, топящего поздний час в стакане алкоголя. Молча ложусь на кровать, даже не стирая с щёк влажные разводы, напоминающие о недавнем срыве. Стараюсь умоститься под жёсткую простынь без лишних телодвижений, всё ещё держа глаза открытыми и не сводя их с одной точки.

Губы едва шевелятся, стараюсь успокоить себя тихой колыбельной, которую напевала перед сном мать, явно осознавая, что вся сложившаяся картина — ничто иное, как первый шаг к моему персональному сумасшествию.

Залезай в кровать

С головой укройся

Крепко-крепко спи

И ничего не бойся

Два года спустя.

Пуговица на рубашке едва поддаётся дрожащим пальцам, выдающим волнение, но Морт усердно копошится, старается, глубоко вдыхая и выдыхая раз, наверное, в десятый.

Сегодня весьма важный и значимый день в его жизни. Он к этому готовился, долго взвешивая все за и против. А именно: считал исходящие вызовы Артёму, который, кажется, успел проклясть всё, на чём свет стоит. Но решительность победила, и сейчас Михайлов стоит перед выходом из ресторана, где он заказал столик на двоих с наивысшим обслуживанием. Снова выдыхает, улыбаясь собственным мыслям и сжимая в кармане брюк маленькую бархатную коробочку.