Я за тебя умру

— Только вот что: я знаю, что он страшно испуган и, чего доброго, попытается сорвать операцию. А если уйдет отсюда без операции, боюсь, недолго протянет…

Он оборвал свою речь: открылась дверь и вошла секретарша.

— Доктор Хаскелл, здесь миссис Колдуэлл и с ней эта сестра. Не вспомню ее фамилии — та, хорошенькая, ее еще Бедой прозвали.

— Сейчас я не хочу их видеть. И полагал, что миссис Колдуэлл разберется с этим сама.

— Сэр, позвольте им войти, пожалуйста, — неожиданно попросил Билл.

— Не вижу, зачем.

— Прошу вас, сэр.

Секретарша переводила взгляд с одного на другого — то на взволнованное лицо молодого, то на доктора Хаскелла, принимающего решение.

— Ладно, впустите их.

— Спасибо, — сказал Билл.

Миссис Колдуэлл и Беда были бледны; здоровые краски сошли с лица девушки, и оно было белым, как мех кролика, повинного в утренней сцене.

Заговорила старшая:

— Доктор Хаскелл…

Ее заглушил голос Билла:

— Миссис Колдуэлл, вы считаете справедливым уволить девушку за то, что она один раз не справилась с нервами?

Доктор Хаскелл повернулся к нему и сказал:

— Пока помолчите, сэр.

— Спасибо, доктор Хаскелл, — сказала миссис Колдуэлл. — Последнее время с ним очень трудно…

— Очень трудно что?

— Я не переношу брани. Я выросла на ферме в пенсильванских горах и никогда не слышала таких грубых выражений. Почему я должна это терпеть, если я… если я…

Молодая сестра пришла ей на помощь:

— Миссис Колдуэлл, не надо расстраиваться.

Доктор Хаскелл кивнул на дверь, и Билл, поняв знак, встал и закрыл ее.

Миссис Колдуэлл овладела собой.

— Эта девушка слишком хорошенькая, вот и всё.

— Что? — грозно произнес доктор Хаскелл.

— Вы это знаете, и все это знают. Слишком — для нашей работы.

— С каких пор это стало препятствием? — сказал доктор Хаскелл. — На своем веку я, кажется, повидал сотни красивых медицинских сестер.

— Нисколько не сомневаюсь, — сказал Билл.

— Я разговариваю не с вами, доктор Крейг. У меня было впечатление, что вы уволились.

Теперь они заговорили все разом:

— Извините, — сказал Билл.

— Наверное, это я во всем виновата, — сказала Беда.

— Неудивительно, что вас прозвали Бедой, — сказала миссис Колдуэлл.

— Я полагал, что у нас больница! — прогремел доктор Хаскелл.

Но Билл не смирился. Нежный пробор в волосах девушки, склонившейся к миссис Колдуэлл, растрогал его невыносимо — он знал о долгих часах ежедневного ухода за больными, о тяжелой работе, выпавшей на долю стажерок, которым приходилось вдобавок усваивать начатки анатомии и химии. Ее оплошность была простительнее его собственной.

— Я извинюсь перед мисс Розалин за свою грубость, если это послужит ее оправданию, — сказал он. — Она не сделала ничего такого, чтобы спровоцировать мою несдержанность.

— Но вы не извинились передо мной, — сказала миссис Колдуэлл.

— Я готов извиниться, если это ей поможет.

— А я-то вначале думала, что вы джентльмен, — сказала миссис Колдуэлл.

— Я тоже так думал, но, видимо, ошибался.

— Достаточно, доктор Крейг, — сказал главный врач. — Я прощаюсь с вами и желаю вам всяческих успехов в дальнейшем.

Бросив безнадежный взгляд на девушку, Билл повернулся и вышел из кабинета.

Настала очередь Беды. Она прекрасно понимала, что в такой же мере будет наказана за кокетство, как и за утреннее происшествие. Да, для этих людей медицина — кумир, а она налепила жвачку на гипсовый пьедестал…

— Мы вернем вам плату за обучение, — мягко сказал доктор Хаскелл.

Она ушла в свою комнату и посмотрела на себя в зеркало. Потом бросилась на кровать и с минуту поплакала. Встала, собрала чемодан, тот же, с которым ездила, когда была танцовщицей варьете — по четыре выступления в день.

— Ну вот, приехали, — сказала она, ужасно жалея себя, потому что хотела быть чем-то большим, а не только приятной мордашкой.

Надо было сделать еще тючок из того, что не поместилось, и, когда она затягивала последний шнурок, в дверь постучал санитар.

— Вас просят в четвертое отделение, палата один-Б.

— Просят. Я уезжаю. Я уволена.

— Ну, мне велели вас позвать.

— Хорошо.

Она закрыла дверь. И вдруг сообразила, что она еще в белом.

Ну ладно, подумала она, спущусь и скажу старику Джонстону, что выйду за него. Он только об этом и думал всю неделю.

Навстречу ей по лестнице поднималась молодая сестра и удержала ее за руку.

— Мы все огорчены, мисс Розалин.

Она была тронута, но, как доктор Крейг утром, дала волю плохому настроению:

— Пожалуйста, зови меня Бедой.

— Ладно. Беда, нам всем очень жаль.

В отделении было пусто. За столом дежурной — никого; но это ее не обеспокоило. Она не колебалась. Глубоко вздохнула, механически провела ладонями по бокам, словно отряхиваясь, и вошла в палату.

В палате было пусто.

На кровати — тоже. Простыни и одеяла сняты, а о том, что с ними сделано, свидетельствовал комод, положенный на бок и обвязанный скрученной простыней, от которой тянулся в окно и вниз, в вечерние сумерки, импровизированный канат. Мистер Джонстон сбежал.

Ее реакция была простой и спонтанной.

Наверное, разум потерял от страха, подумала она. Пойдет через гравийный карьер — разобьется насмерть. В его состоянии!