Я за тебя умру

Фицджеральд оставил этих двух героев такими, как есть. Но называть колледжи настоящими именами остерегся — Ван Камп стал учиться в вымышленном, а Йель он подумывал заменить на Принстон, свою alma mater. Он работал над рассказом в июне 1937 года, но отложил его, приехав в Лос-Анджелес с новым контрактом от МГМ, и немедленно сел за написание сценариев. В октябре 1937 года он еще думал над рассказом, теперь называвшимся «Игра в офсайде», и над «Визитом дантиста». Он написал Оберу: «Что касается рассказов, собираюсь что-то с ними делать, но отложил, пока не управлюсь с «Тремя товарищами», — как я Вам говорил, это дело трех недель. Тогда я либо отдохну неделю, либо как-то выкрою утреннее время. Поэтому скажите «Коллиерсу», чтобы они из-за этого не волновались. Чем дальше я откладываю, тем больше шансов найти свежую точку зрения… Оба так близки к тому, что надо, что само написание не доставит трудностей». В картотеке Обера отмечено, что он так и не послал новых вариантов и что автору возвращены все машинописные экземпляры вариантов рассказа.

Игра в офсайде ( перевод В. Голышева )

I

Солнце светило на Кики, прохладное ноябрьское солнце, голубое за табачным дымом над трибунами. Оно представляло в наилучшем свете это красивое создание, лучащееся счастьем; но Кики уверяла себя, что такое положение вещей не может длиться долго.

«…потому что сейчас я одна из тех ужасных людей, у которых есть все».

Конечно, она преувеличивала — и на других головах золотились кровельки в подарок северным зимам, и другие глаза туманились такой же голубой дымкой [и губы озорные были не у нее одной на йельском стадионе. И, несомненно, были здесь и другие сердца, переставшие быть похожими на гостиницы. Но здесь — в начале — портрет Кики как самой счастливой девушки на свете.].

Мгновение длилось, искрилось, потом скользнуло в вечность — мужчина рядом с ней, бесконечно желанный, бесконечно восхитительный Консидайн, произнес нечто нарушившее ее равновесие на вершине.

— Я хочу очень серьезно поговорить с тобой после матча, — вот что он сказал.

Но, говоря это, он не пожал ей руку и не посмотрел на нее — он глядел на поле, где шла игра, но глядел не на игру, а просто в другую сторону.

— О чем? Скажи мне сейчас.

— Не сейчас.

Игроки на линии розыгрыша нагнулись перед вбросом. Он заглянул в программку.

— Опять шестнадцатый номер, этот маленький гард Ван Камп^{160}. Весит сто пятьдесят девять фунтов, и один каждый раз останавливает линейных.

— Он в нашей команде? — рассеянно спросила она.

— Нет, он играет за Йель, и это неправильно, — с возмущением сказал Консидайн. — Они купили его, ей-богу. Купили душу и тело.

— Жаль, — вежливо отозвалась она. — Почему Гарвард не предложил ему денег хотя бы за тело?

— У нас так не делается, но эти люди не имеют совести. Вот, понеслись — смотри. Видишь, как перепрыгнул свалку, быстрый, его невозможно подмять.

Кики не очень следила за игрой — она почувствовала, что в солнечном дне созревает неприятность. Но если что-то не так, она сделает все возможное, чтобы поправить. У Алекса Консидайна «было все», он был «Надеждой года» в Гарварде в прошлом году — а кроме того, она его обожала.

В перерыве между половинами стучали большие барабаны, солнце ушло, люди проходили мимо них, перекрикиваясь с другими рядами.

— Никогда не видел, чтобы линейный так доминировал в игре, как Ван Камп, — сказал Консидайн. — Будь на нем темно-красная форма, он был бы прекрасен.

В третьей четверти герой блокировал удар с рук и сам завладел мячом; через несколько розыгрышей его команда занесла мяч, и остаток игры прошел в захватывающих дух длинных пасах через стратосферу безумных криков. Кончилось. Кики и Алекс покинули стадион с притихшей огорченной половиной зрителей, наскоро повидались с друзьями и через полчаса поспешили к поезду. Им бы остаться наедине, но нашлось только одно свободное место, и Консидайн сел на подлокотник, ногами в проход.

— Что ты хотел мне сказать? — спросила она.

— Давай подождем до Нью-Йорка.

— Нет, все-таки, — настаивала она. — Скажи мне — это о нас?

— Ну… Да.

— Что о нас — разве не все хорошо? Разве мы не на пике? Я просто не в состоянии ждать еще два часа. — И весело добавила: — Я знаю, о чем ты — ты меня бросаешь и не хочешь сделать это прилюдно.

— Ну, Кики…

— Тогда позволь тебя спросить. Первый вопрос: ты меня любишь? Нет, об этом не спрошу — немного боюсь. Лучше сама тебе скажу — я тебя люблю, даже если скажешь мне что-то ужасное, все равно.

Она увидела, что он беззвучно вздохнул.

— Значит, ужасное, — сказала она. — Значит, наверное, то, что я думала… — Голос у нее пресекся, в паузе уже не было веселья. Ей хотелось заплакать, и она спешно переменила тему. — Видишь того, за проходом? — прошептала она. — Люди позади говорят, что это Ван Камп из йельской команды.

Он повернулся в ту сторону.

— Не думаю. Он не поехал бы так сразу в Нью-Йорк. Но похож.

— Наверное, он — с этими жуткими царапинами. Если бы не они, был бы красавец.

— Это потому, что бежит с поднятой головой.