Я забыла все на свете

Быстро темнеет. Огни нашего судна не в силах справиться с потемками. Ловлю кота, засмотревшегося на копошащихся на берегу грызунов, и собаку, попытавшуюся прогрызть дыру в мешке с костями, поднимаю черепаху, прервав ее неспешное путешествие поперек палубы. Троица рассована по клеткам, теперь надо найти капуцина. На флагштоке его больше нет, на крыше рулевой рубки тоже, как и под ограждением борта. Я заглядываю под канатную бухту и под мешки – пусто. Как сквозь палубу провалился! Я поворачиваюсь к берегу и осознаю свою ошибку.

Обезьянка такого размера запросто могла перебраться по мостику на причал.

Сомнений не остается: капуцин сбежал.

Ох и недоволен будет Эликс! Представляю себе его гнев, и у меня пересыхает во рту. Остается последнее средство: я ложусь животом на бортовой ящик и, до боли всматриваясь в темноту, тихонько зову:

– Обезьянка! Малыш!

Все напрасно, он не вернется. Как ни боюсь я колдуна, за беглеца нельзя не порадоваться. Будь я обезьяной, поступила бы так же.

И тут я вздрагиваю от шума в чаще. Неужели обезьяна услышала мой зов?

При виде двух массивных фигур на берегу меня охватывает воодушевление.

Догроны! Бесшумно ступая и улыбаясь, они возвращаются на баржу.

Судя по их виду, они всласть повеселились. У Маргуля все лицо, руки, грудь перепачканы запекшейся кровью. Недаром Сафр назвал брата грязнулей. Сам Сафр выглядит приличнее, но и на нем красуются следы недавней охоты; стараюсь не смотреть на его окровавленные пальцы, но из-за этого мне приходится смотреть ему в лицо, а там, у рта, тоже алеют выразительные штрихи.

Сытые охотники выпрямляются на палубе. Сафр протягивает мне руку, другой рукой трогает тесное кольцо у себя на шее.

– Привет, сукатук, – бормочет он с гримасой.

Маргуль тоже поправляет на себе ошейник.

– И у вас такие?! – удивляюсь я.

Стыдно быть такой дурочкой! И невнимательной. Меня извиняет разве что цвет деревянных ошейников, из-за которого они сливаются с темной кожей догронов. Или я слепа, потому что погружена в себя?

– Это бивара сикутжу, его должны носить все рабы Хозяина, – объясняет Маргуль.

– На нем письмена… – начинаю я.

– Чернила, в которых твоя кровь, – договаривает за меня младший догрон.

– Да!

– Я хотел тебя предупредить, – бормочет Маргуль. – Хотел предостеречь. Думал, успею, но…

– Таама, – философски заканчивает за брата Сафр. – Бывает.

Я догадываюсь, что даже если бы Маргуль успел меня предупредить, ничего бы не изменилось. Что толку было упираться? Я только ухудшила бы свое положение.

– Ошейник заколдованный? – испуганно верещу я.

Маргуль подтверждает мое опасение невеселым кивком. Он так стискивает челюсти, что становится ясно: разговоры про могущество ошейника ему поперек горла. Они с Сафром ненавидят это рабское ярмо и боятся его, читаю я в их глазах. Вот, значит, каковы колдуны: они коварны и трусливы.

Я уже ненавижу Эликса.

Моим хозяином ему не бывать.

– Снимите с меня это! – требую я, отчаянно впившись в свое ярмо. – Вам хватит сил его разорвать. Умоляю!

Сафр качает головой. Маргуль смотрит на меня с сочувствием. Из его ноздрей вырывается дымок.

– Ничего не выйдет, – слышу я за спиной насмешливый голос. – Бивара скован колдовством рун. Его ничто не разомкнет.

Эликс небрежной походкой прохаживается по палубе. Не иначе, он нас подслушивал. Я бы с радостью заставила его проглотить эту улыбочку.

– Добро пожаловать на борт, – обращается он к догронам. – Нам пора отчаливать. Отдавайте швартовы, запускайте двигатель.

Догроны безропотно повинуются, оставляя меня с колдуном наедине.

– Раз ты души не чаешь в догронах, не стану вас разлучать. Впредь будешь ночевать на палубе. Тогда зверинец постоянно будет при тебе. – Он поворачивается к шеренге клеток и хмурится, видя, что одна из пяти пуста. – Где обезьяна? Куда она подевалась?

– Сбежала.

– Не понял… – сердится Эликс.

– Пропала, пока я была у вас.

– Аниакувик! – цедит он. – Ты выпускал их из клеток?

– Мы же на корабле. Откуда мне было знать, что капуцин выберется по веревкам на берег.

– Ты меня огорчаешь, мальчик, – сухо бросает он. – Усвой первый урок: не надо меня огорчать. Второй урок такой: этот обруч не только символ принадлежности, но и орудие наказания. Бивара, тодонцу!

Заклинание еще не отзвучало, а обруч уже греется. Острая боль расползается по всему телу, каждый мой нерв горит огнем, все до одной мышцы превращаются в кисель, и я валюсь с ног. Вместо крови в моих жилах булькает что-то радиоактивное. Не припомню, чтобы мне когда-нибудь было так же худо.

Эликс наблюдает за мной, наслаждаясь своим могуществом. Проходит вечность, прежде чем он бормочет новое заклинание, прекращающее мои мучения.

Я сжимаюсь в дрожащий комок. Все, что угодно, лишь бы это не повторилось!

– Апик сурусик. Умница. Полагаю, ты выучишь этот урок. Что надо сказать?

Я борюсь с продолжающимися судорогами, чтобы пролепетать:

– Я… я… простите меня.

– Нет-нет, ответ неполный. Привыкай называть меня Хозяином.

– Х… Хозяин, – бормочу я, как автомат. – Простите меня, Хозяин.

– Так гораздо лучше.

Эликсу лень обходить, и он перешагивает через меня. Я слышу, как он спускается с палубы в трюм.