И это отправил в мусорную корзину, предварительно ознакомив заместителей. Они были возмущены: как же этот человек не понимает, что «подставляет» такими действиями всю систему?!
Межведомственный тест на лояльность состоялся на следующий день.
На сессию Мособлсовета по просьбе его председателя Клименко и губернатора Тяжлова пришли руководители Московского военного округа, военком Московской области, начальник областного ГУВД и я. Депутаты требовали от нас признать незаконными действия Ельцина и четко, во всеуслышание объявить, кто для нас Верховный главнокомандующий — Руцкой или Ельцин. Мы переглянулись, кто встанет первым. Вышел на трибуну я и сказал: для меня и сотрудников Московского управления президент и верховный главнокомандующий — Ельцин, что и прошу впредь иметь в виду уважаемых депутатов. Зал недовольно загудел, зато остальные командиры после этого, вздохнув с облегчением, вышли по очереди и повторили то же самое.
Конечно, приходилось общаться с теми, кто находился внутри Белого Дома. Из их рассказов складывалась картина, в целом совпадавшая с нашими представлениями. Видя, что массового антиправительственного протеста нет, депутаты начинали постепенно склоняться к компромиссам. Хасбулатов это замечал и старался на них давить, воодушевлять, стремясь не допустить массового дезертирства.
Но почти сразу мы зафиксировали и другую, чрезвычайно опасную тенденцию в настроениях и поведении обитателей Белого Дома. Хладнокровному, терпеливому и стратегически мыслящему Хасбулатову все труднее становилось влиять на впавшего в истерический раж Руцкого. И уж совсем неподконтрольно ему было военное крыло: генералы Ачалов, Варенников, Макашов (Баранников и Дунаев были на вторых ролях, их считали перебежчиками) и дорвавшиеся до хранившихся в Белом Доме запасов оружия боевики. Среди них выделялись члены «Союза офицеров» Терехова, члены РНЕ («Русское национальное единство») Баркашова, бойцы, добравшиеся из Приднестровья, и некие казаки, которых с прочими объединяло стремление «очистить Россию от жидов и масонов». Эти люди были наиболее авантюрно и преступно настроены, и от них следовало ожидать наибольших неприятностей.
Но мы прозевали момент резкой смены настроений полевых командиров, когда все эти баркашовцы, «союзофицерцы», рижские и вильнюсские омоновцы, приднестровцы, которых мирное развитие событий не устраивало, решили перейти к диверсионно-террористическим актам. Именно они пролили в Москве 23 сентября первую в этих событиях кровь.
Первой, еще бескровной диверсией стала вылазка штурмовиков во главе с Макашовым. 22 сентября они захватили резервный центр Комитета гражданской обороны, надеясь получить доступ к спецсвязи (в Белом Доме она была отключена). Обнаружив неработающую аппаратуру, мятежники удалились, несолоно хлебавши.
23 сентября в 17 часов у Горбатого моста, что рядом с Белым Домом, я встретился с Тереховым. Несмотря на пасмурную погоду и небольшой дождь, мы с Ю. С-вым пришли в пиджаках, специально расстегнув их, чтобы не нагнетать обстановку.
Нас окружила группа из восьми человек, включая Терехова, наставивших на нас автоматы.
— Стас, прикажите вашим людям отвести стволы. Нечаянно кто-нибудь выстрелит — ни вам, ни нам хорошо не будет, — сказал я.
Команда последовала, разговор можно было продолжить.
Я предложил взять трехчасовой мораторий на применение силы: мы даем друг другу слово, что в ближайшие три часа никто стрелять не будет. Через три часа встретимся и продлим еще на три часа. И так далее.
Терехов согласился и дал «честное слово офицера». В 20:00 снова подъехали, но Терехова не увидели, зато услышали, как с балкона Белого дома Анпилов кричит участникам постоянного митинга: «В эти минуты защитники Белого дома во главе с подполковником Тереховым штурмуют здание сил СНГ на Ленинградском проспекте!»
Стало ясно: белодомовцы пошли на то, чтобы начать в России новую гражданскую войну.