Я жил. Мемуары непримкнувшего

Русская революция была определяющим событием для моего поколения. Бытовало мнение, что Первая мировая война имела решающее влияние на XX век и без нее, скорее всего, не было бы и русской революции, а если бы она и случилась, то приняла бы другое направление. Но я нахожу более убедительным предположение, что, если бы большевики не захватили власть в 1917 году, мир после Первой мировой войны рано или поздно вернулся бы к какому — то нормальному состоянию. Маловероятно, что нацисты пришли бы к власти в Германии, если бы у Гитлера не было коммунистического прототипа, который, с одной стороны, служил вдохновляющим примером, а с другой — пугалом, страх перед которым заставил немецкий народ предоставить Гитлеру неограниченные полномочия. Это Москва в критический момент оказала ему услугу, поддержав в продвижении к власти на выборах в рейхстаг в 1932 году. А без нацизма и без согласия Москвы на захват Польши не было бы и Второй мировой войны. Что же касается мира после Второй мировой войны, то здесь доминировала «холодная война» — порождение Октября 1917 года. По всем этим причинам история русской революции — ее истоки, развитие и последствия — имеет исключительное значение для понимания нашей эпохи. Также и по этой причине почти вся моя научная работа, если вдуматься, прямо или косвенно связана с этим центральным событием.

Существует мнение, что историк адекватно относится к предмету своего исследования, если испытывает к нему симпатию. Это утверждение представляется мне несостоятельным, потому что оно означает, что невозможно писать о предметах, вызывающих всеобщую неприязнь. Если рассуждать таким образом, то только нацист может написать приемлемую биографию Гитлера. На самом деле историк вполне может черпать вдохновение во враждебности. Например, Литтон Стрэчи, вероятно имея в виду свое собственное исследование викторианской эпохи, как — то заметил, что точка зрения «ни в коей мере не зависит от симпатии. Можно утверждать почти обратное. По крайней мере, любопытно наблюдать, как много историков были враждебны своим объектам исследования», например Гиббон и Мишле[4].

История Чемберлена и ряд других существовавших в то время трудов (я не беру в расчет опубликованные в СССР, потому что они представляли собой не научные исследования, а пропаганду) сводили революцию к борьбе за власть в России, сосредотачиваясь на политических, военных и, в меньшей степени, на социальных событиях. Но большевистская революция должна была быть тотальной, переделать все полностью, включая человека как такового, по выражению Троцкого, — «перевернуть мир».

Это дерзкое намерение людей, которые сделали русскую революцию, не принималось во внимание ни в одном из доступных мне исследований.

Проблема усугублялась еще и тем, что среди молодого поколения английских и американских историков в конце 1960‑х годов появилось так называемое ревизионистское направление. Оно имело несколько источников, одним из которых была сформировавшаяся вокруг журнала «Анналы» французская школа, которая отвергала политическую историю в пользу изучения культуры, как высокой, так и простонародной, а также изучения ментальности и моделей повседневной жизни. Атмосфера разрядки напряженности, в которой возникло и расцвело это течение, также способствовала его распространению, так как отождествление советского руководства с установленной в результате государственного переворота тоталитарной диктатурой воспринималось как дань «холодной войне».