Я жил на поле Полтавской битвы

1.2. ПЕРВАЯ ПУШКА  Первая пушка была рассчитана на любопытство врага  и число частей её - по числу врагов.  На левом берегу Ворсклы возвели водяные меха,  а между ними - колонну со скобкой для рычагов,  по краям которых подцеплены широкие платформы.  В ботфортах, заказанных для данного офорта, люди вереницей  шли с платформы на платформу                                                                 и обратно,  такие весы поочерёдно давили на меха,  получался массовый насос, выталкивающий два заряда  и дающий общее распределение греха.  Меха и колонна покоились на шестиколёсном помосте,  а вдоль реки пробегала кожаная кишка,  надуваясь от насоса, она гнала колёса и вместе  всех артиллеристов, удивлённых слегка.¹  Копиисты писали машину на облаке, палящую лагом,  в этом был урок мореходного и авиа-духа,  и косила врага, как вертлюг разболтанная костомаха,  колёса за её спиной напоминали два уха.                                                                 Пушка могла  быть разобрана на мельчайшие частички  и разнесена по свету в нагрудных карманах армий,  спрятана за щеками или вплетена в косички  и т.п., что ещё не перенято нами.  Представим, что враг стоит напротив ствола.  Выстрел! - стрела соединяет грудь и спину,  тело руками обхватывает бесконечную машину,  тщится, становясь меньшим узлом большего узла.  И немедленно выравниваются весовые качели,  а тот солдат, что составил перевес,  взлетает, как завитушка мадонны Боттичелли,  и уходит за Малобудищанский лес.  И спалили конструкцию, в дыму не увидев ни зги.  Кто знал, что паровоз эту тьму растревожит?  "У него, - писал Маркс, - было в сущности две ноги,  которые он попеременно поднимал, как лошадь."²

1.3. ЯГНЁНОК РАССКАЗЫВАЕТ О РАСПРЕ ДВУХ БРАТЬЕВ, КОТОРЫЕ ПЫТАЛИСЬ ПОЙМАТЬ ЕГО ДЛЯ  ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ, И О ТОМ, КАК РОДИЛСЯ НОЖ Казалось, неба поперёк шли  ординарные скоты,  крутя ухмылками хвосты,  и чаяли уснуть. Пастух  меж них похож на поплавок,  нанизанный на чистый дух.  Варилась тонна комарья  и каждая из единиц  мир обегала вдоль границ,  их сумма жгла пружиной шерсть,  мне было больно. Думал я:  есть ангел и контрангел есть,  чьи чёрно-белые ряды,  как в упаковке для яиц,  и с точки зрения овец  они выносливее всех  и неделимы. Завиты  галактики - их яркий мех.  Я убегал от них, родных,  в скачке мой пыл - угольник сил,  в скачке я сахаром застыл,  растаял и возник, паря,  я знал, что изо всех моих  ног не получится ружья.  Бег, из чего была земля?  Как два рельефа на одной  стене, они гнались стеной  за мной, о, их синхронный рёв  проснувшихся в крапиве. Я  расслабился в тени врагов.  За степью пролегал каньон:  скала, обрыв, скала, обрыв.  На скалах жил десяток трав,  висел на бурых корешках  травинок в пропастях озон  в каких-то призрачных мешках.  Из-за луны и мимо нас  катился весь в слезах клубок  простых колючек. Я залёг.  Они - искать! От сих до сих.  Но друг на друге взгляд увяз  преследователей моих.  Открылся чудный разворот  земных осей, я заскользил  вдоль смерти, словно вдоль перил  в зоосаду вокруг оград,  где спал сверхслива-бегемот  и сливу ел под смех солдат.  Масштаб менялся наугад.  Мой Боже, ты не есть часы.  Я есмь не для колбасы,  история - не след во мглу,  зачем вцепился в брата брат,  дай им двуручную пилу!  Сближаются. Взаимен слух.  И шаг. Мерцают кулаки.  Как проволочные мотки,  концы друг в друге ищут. Вящ  удар был брата брату в пах,  вспых! - над вознёй взлетела вещь.  Та вещь была разделена  в пропорции, примерно, пять  к двум, что поменьше - рукоять,  побольше - лезвие; соврёшь,  сказав: длина, ещё длина...  Спина подсказывает: нож,  ножа, ножу, ножом, ноже.  В проёме занавеса клин  так разбегается в экран,  как нож обнял бы небеса.  Он здесь, и - нет его уже.  Но это принцип колеса.  Вслед за блуждающим ножом  уходит человек-магнит.  Нож! оглянись! Моих копыт  раздвоенных печать в кружке  Земли.                       Ночь.                                            Воздух пережжён.  Душа на подкидной доске.