Я жил на поле Полтавской битвы

1.4. ПЕРВОЕ ДЕЛОВОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ,  НАПИСАННОЕ В МОЁМ САДУ. РАСПОЛОЖЕННОМ НА ПОЛЕ  ПОЛТАВСКОЙ БИТВЫ  Ребёнки - зайцеобразны: снизу два зуба, а щёки! Так же и зайцы -                                                                 детоподобны.  Злобны зайцы и непредсказуемы, словно осколки серы чиркнувшей                                                                 спички.  Впереди мотоцикла и сзади - прыг-скок! - живые кавычки!  После октябрьских праздников по вечерам они сигают в мой сад,  наисмелейший проводку перегрызает и, сам чернея, отключает свет.  Я ж защищаю саженец северного синапа от их аппетита  в одиночестве полном, где нету иллюзий единства и авторитета,  и сколько-то старых привычек не противоречат всякой новой привычке.  Я покупаю в хозмаге мешок мышеловок - розовые дощечки  с железным креплением, как сандалия Ахиллеса - где пятка  мифологическая, там у меня для приманки насажен колбасный                                                                 кружок.  А на заре обхожу мышеловки - попадаются бабочки и полёвки  и неизвестного вида зверьки типа гармошки в роговой окантовке.  Всем грызунам я горло перерезаю и вешаю их над ведром                                                                 головой вниз,  чтобы добыть множитель косоухого страха - кровь крыс.  Скисшую кровь я известью осветляю и побелочной щёткой  мажу остовы и скелетные ветви погуще, так, чтоб стекало с коры.  В сумерках заячье стадо вкруг сада лежит, являя сомнений бугры, -  да! - ни один из них не пойдёт хоть за билет в новый Ноев ковчег  через ограду - столь щепетилен и подавлен мои враг.  Ножницы-уши подняли и плачут, а я                       в жизни не видел зайца и крысу в обнимку!  Я же падаю в кресло-качалку листать руководство по садоводству,  днём тепло ещё и ужи - змеями здесь их не называют -  миллионы км. проползают под солнцем, не сходя с места,  вот они на пригорке царят и, когда я их вижу, внезапно,  словно чулок ледяной мне надевают - это хвощёвое чувство.  Ух! Книгу читать, думать или вспоминать, а я выбираю - смотреть!  Сразу я забываю зайцев осадных и яблоню,  я забываю того, кого вижу.  Что это в небе трепещет леса повыше и солнца пониже?  В этом краю, где женщины до облаков и прозрачны,  зрю ли я позвонок, что напротив пупа и золотое меж них расстояние,  линию, нить, на какой раздувается жизнь на хромосомах,  как на прищепках - X, Y,... вдруг отстегнётся и по земле                                                                 волочится  краем, как пододеяльник пустой, психика чья-то - на то воля Господня.  Там образуются души и бегут в дождевиках, как стрекозах -  мальчишка-кислород и девочка-глюкоза.  ГЛАВА ВТОРАЯ. БИТВА 2.1.  Всё отзывается, хотя бы по третьему правилу Ньютона, пусть неохотно,  как Одиссей, увидавший семью свою; в землю входящая плотно,  лопата кидает пласт книзу лицом, огороднику это во благо,  череп я нахожу, у него в челюстях кляп из чужого флага.  Пётр, град его вечный и тусклый - окошко, заклеенное газетой;  гетман обеих сторон Днепра запорожского войска Мазепа;  его крестница Марфа - ведьмачка с черно-бурым румянцем на скулах;  Карл - рано лысеющий юноша, альфа-омега, Швеция, ваших загулов,  крепостной гарнизон, воеводы, солдаты обеих держав, пришедших                                                                 к позору, к победе, -  я припомню их всех, через Полтавское поле сверкая на велосипеде.  Вижу: копьё разбивает солдату лицо, вынимая из-под верхних зубов бездну,  слышу: вой электрички, подруливаю к переезду,  миную хозяйство вокзальное, клинику скорби, шоссе - везде долгий путь  наконец, - огород, в нём лопата торчит, землю пробуя перевернуть.  Пейзаж перепрятывал время, а время перепрятывало человека: стоп! -  тормозима надеждой, сабля сыплется над головой, как верёвочный трап,  Кого пополам развалили, душой открывает шоссе, уходящее клином на Гадяч,  вот рыцарь помпезный, рогаткой двоясь, меж машинами скачет,  неискореним был боец, но увидел в автобусе панну и мчится потрогать - за  лошадиную морду он принимает на поручне согнутый локоть,  и рухнул долой офицер, драгоценный драгун, и подняться не может, а лошадь  ноги забрасывает на солнце лямками сумки через плечо.  Кто мог погибать по три раза, по три раза погиб, и погиб бы ещё и ещё.  Куда же вы, шведы?³ На месте больничного корпуса "психиатрия"  они умирали, сражаясь с людьми, по чьим лицам мазнула стихия,  дрались пациенты - о, скважины вырванной мысли! - трубили и кисли,  на огородных работах бордовый бурак бинтовали, целуя. Кто пал  на складе железнодорожном, тот встал, словно взрыв из-под штабеля шпал.  Ты, начавший ещё при Петре, муравей, через поле твоё странствие длится!  В гуще боя я б мог продержаться не долее вечности, заголяемой блицем,  в гуще боя я на раскладушке лежал бы в наушниках музыки мира  под абрикосой,  перпрячет ли время меня? Переправа. Наушники - мостик над Ворсклой.  Кто б из рыб проскользнул меж сапог, и копыт, и обозных колёс?  Так запуталась местность летучая в армиях, в прядях волос.  Ты, кристальная бабочка, разве не будешь изрублена саблями битвы?  Проще в щелчке фотозатвора порхать, чтоб выйти, подобно клятве  войска: всезернием запечатляя верность сиятельству света.  Поле, что тебе свары? Русские - мак и полынь, дрок и васильки - шведы.  Это поле мой сад вытесняет на небо, фокусируясь в бедной моей лачуге,  комары надо мною разломом гранита зернятся, морочат свечу, и -  это поле казалось мне центром планеты, вдруг всплывшим наружу,  кулаком серебристым, сжимающим точку, откуда исходит оружие.  2.2. ТОЧКА ЗРЕНИЯ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ  Сколько однообразья в солдатах, когда их полки объезжают царь и король!  Все хотели понравиться этой войне, все сияли, но кто же герой?  Отделяется он от рядов, сцепленных так, что ни трусов там нет, ни героев,  как, сойдя со стены, трепеща и прямясь, уплыла бы полоска обоев.  2.3. КАРЛ  На восьми туманах-гвардейцах над битвой в коляске несомый король  покачивается между пуль и в музыку боя впивается, словно спираль.  Карл, не будь у тебя ни врагов, ни армад, а только деньги и деньги,  ты не спал бы величеством, тела на величестве пляжа, а в деревеньке  рыбацкой нанял бы десятерых, чтобы дрались против тебя и скуки,  от твоего лучезарного идиотизма ослеп Мазепа и его казаки,  если жмурился ты, шли навстречу короны каркасами радиолярий,  но простейшие не объяснят генералам, где знамёна полки растеряли,  воевать - это тебе не зайцев стрелять в сейме, прости, излагаю вольно,  это тебе не стёкла побить с друзьями в лучших домах Стокгольма.  Я бы создал вам землю вторую, но материалов хватит на небольшой шар  диаметром около метра; военные на него ложатся в скафандрах, дыша  из одного баллона, и друг друга гоняют по законам, оговорённым ООН,  переползая, словно чулок по лампочке, когда его штопают  со всех сторон.  Вот спугнул офицер офицера и на челе у того сосчитал капельки пота,  это, значит, разбита в таком-то районе такая-то, скажем, пехота.  Нет, тебе нравится ездить с оружием и помрачать бесконечности русских окраин,  нравится, если: а) колют, б) рубят, в) режут, мне нравится шведский дизайн;  думаю, Карл, от признаний моих ты бы впал в драгоценную ярость:  город для пыток меня ты в ответ основал бы и не ощутил бы усталость.  Здесь я, фью-фью, что искать и ветвистою злобой морочить астрал?  Королю наливают стакан, - я его осушаю, и меня не ведут на расстрел,  вот я бью короля по щеке, и король подставляет другую - не видит меня,  ждёт его допельклепер лифляндский под турецким седлом -  я рассёдлываю коня, я ладонью полполя королю закрываю, где солдат                                            Авраам⁴ похищает шведское знамя, -  Карл не в силах меня наказать - мёртвые не управляют нами,  мёртвые ходят в одеждах из яблочных шкурок на воздухе летнем, -  лишь вещества! - а историю сделает тот, кто родится последним.  Видишь, горки на поле тут и там возникают, оседая                                                                 мгновенье спустя, -  это всадники сшиблись, их кони на задних ногах, а передними -                                                                 воздух вертя;  осыпается круча, где смерть сердцевину гори вычищает подкопом,  и летит в пустоту человек и уносится неким потоком.  Кто убит наповал, выпадает из сечи, как батарейка, выкатываясь из гнезда,  и разряжается в землю, и всходит над Ворсклой неназванная звезда.  Ты взираешь в трубу золотую, в трубу золотую, в трубу, ресницы  теряя и, увы, интерес  Карл, на черепе у тебя можно прочесть, - дубль-ве! - ты почти уже лыс  Кто же поле приподнял с враждебного края, и катится войско на Карла.  и нету заслона, стала бессмысленной битва, словно на каждом бойце  было написано Слово.  Есть черепаха на Ворскле, а у черепахи - неприступный затон,  она похожа на лампу, запаянную в непроницаемо-чёрный плафон.  С нею нет никого. Ею никто не питаемся. Её коготь заразен.  Карлу она - Друг, брат и сестра - черная черепаха с пятиугольным глазом.  2.4. ИВАН МАЗЕПА И МАРФА КОЧУБЕЙ  В доме снеди росли, и готовился пир, так распорядился Мазепа,  третий день во дворце блюда стояли, и уже менялся их запах,  мычали коты от обжорства и неподвижно пересекали залы;  дичая, псы задыхались от пищи, под лавками каменели, треща хрящами,  рыбы лежали - пока их усыпляли, они подметали хвостами двор,  зеркала намокали в пару говяжьих развалов, остывал узвар,  тысячи щековин солёных, мочёные губы, галушки из рыбных филе,  луфари и умбрины в грибной икре черствели в дворцовой мгле;  полк мухобоев караулил еду, и гетман ступал в шароварах, как языки,  кривые турецкие вина носили бессонницей трезвые казаки;  столь долгоносые мыши, что, казалось, наполовину залезли в кульки, алели  бесстрашно на солнце закатном, и, если от них вести параллели,  мы наткнемся на красные перцы в бутылях - так же спокойны они,  и еще: словно жгучие перцы в стремительной водке, мутились                                                                 свечные огни,  и бурели привезенные из Афона лимоны, были настежь открыты  окна, затянутые холстами, и пышные всюду завиты рулеты,  и рулетики с хреном, обёрнутые салатным листом, и посуды нет им цены! -  и ещё: поглядите, пан гетман, какие занялись вашим домом цветы!  Поглядите, пан гетман, какие цветы ваши очи измором берут!  Красниус мальвиус роза засовы срывает с тяжёлых ворот.  Марфа, виновница, имя, в которое вставлена Ф - буква-мужчина,  медленно входит в хоромы и останавливается смущённо.  Что-то сказал ей Мазепа и смазал её кулаком по уху. Марфа  прыгнула прямо на гетмана, ступни её, словно ленточки в небе. Мазепа,  вправо успел уклониться, а левой рукой отбросил противницу. Марфа  села на корточки у стены и отдыхала, волосы - лимонного цвета.  Мазепа к ней подошёл и ударил её острым носком по колену. Марфа  вскочила, и оба, потеряв равновесье, упали и покатились. Мазепа  бедро её оседлал и взвыл, задирая искусанное лицо, и покатились: снизу  смерть вторую гетман увидел - горящее чучело Чечеля⁵ и своё; сверху -  крест на ключице у Марфы, который сам подарил ей; снизу Марфа увидела  росписи на потолке и гетманский подбородок; сверху -  чучело гетмана над Киевом в светлый день... у Марфы затекает рука...  чучело, словно кит, плывущий хвостом вперёд - усы торчат из мешка,  это - Иван Степанович, гетман Мазепа, мммаа! - толпа выдыхает паа!...  Тополя пузырятся перед несбывшимся королём Украины, толпа  имеет голову серной спички, и вот поочерёдно сгорают усы на скобе,  и мешок оживляется битвой с оранжевым шаром, нашарив его в себе.  Катится пара дворцом, наконец, расцепились, дрожат, разошлись по углам,  она спиной повернулась и кровь стирает с лица перед оконным стеклом.  Мазепа ей говорит: я не ищу себе места в тебе, уходи!  Крестница кровь стирает с лица, платье разорвано сзади и на груди,  лопатки её сближаются так, что мог бы Мазепа их вишенкой соединить, -  несмь доволен Владыко Господи, да внидеши... - но тотчас теряет нить,  несмь доволен Владыко Господи, да внидеши под кров души моея,  всякий кусок золота в невесомости принимает форму тела ея.  Ввёл он крестницу в спальню, где окна распахнуты и пахнет травой  пол покачнулся под ней, и от испуга вцепилась она в рукоятку  над головой и взлетела. Пыль оседает пока, мы разберём гордый закон                                                                 механизма:  гостил у Мазепы однажды инженер из Вероны, пионер терроризма,  с фиолетовыми волосами, что-то от барбариса под слабым дождём                                                                 Мазепе  в доме мечталось давно оборудовать мышеловку для знати, трепет объял  инженера, он создал устройство, и ускакал возводить карусели в                                                                 Варшаве.  На потолке были два блока из дуба укреплены и свободно вращались,  специальный канат был пропущен по блокам, и с одной стороны к нему  привязали бобовой формы местные валуны, а с другой стороны цилиндр,  в котором был вырезан паз для упора, дабы не давать  увести через блоки канат, но если тянуть его на себя,  сразу упор вылетал из гнезда, и хитрый канат вверх забирал  машинально, так и Марфа, дёрнув за рукоятку, была поднята  над спальней, этого мало: место, где стояла она на полу,  обратилось в колодец. Так задумал Мазепа.                                                                 Так исполнил Веронец.  Что сказать о колодце, когда он ни звука не возвращал и топил                                                                 перспективу?  Легче влезть на стеклянную гору или разговорить полтавскую Деву  в угольно-синем белье под оранжевой газовой блузой, оборона во                                                                 взгляде.  Сколько старшин и полковников Хортицы себя показали  на италианском снаряде!  Сколько бледнели они - лишь бахрома кумачовых рубцов на лице                                                                 набрякала,  канули те воеводы, и рукоятка, качаясь, их души вокруг растолкала.  К той рукоятке мясо цепляли, кусища, ну прямо с пирушки пещерной, -  взвейтесь, собачки, и затвердейте от страха, торча, как прищепки!  Марфа летала туда и сюда, каблуки наставляя на гетмана, амплитуда свежела,  вот ее вынесло кверху, и воздух она обняла, отпустила и села  гетману прямо на плечи, и он покачнулся, и левой рукой прикоснулся к                                                                эфесу,  и ощутил щеками укол шёлка чулок, побудивший в нём силу, поперечную  силу, берущую в битву полезную Дарвина и морскую звезду, -                                                                 всех! - помимо  той черепахи, (см. предыдущую главку) что с Карлом сравнима.  В мышцах любовников смешана крепость лопастей и небес,  а когда возвратились они, увидали: в тысячах поз  казаки сопели в испарине, разбросанные, словно отрезы сизого шёлка,  ножки собачек скобкой согнулись, а спинки утрамбовались,  и выросли шейки,  ибо - эволюционировали: с нижних лавок взяли запасы и захотели                                                                 с верхних;  торты нетронутые лежали, но башни их повреждены - все в луковых перьях,  и рыбьи скелеты - мел, а головы их - фольга, а в мисках из-под салата -  уши кабаньи - 6 штук, у него бывает и больше, когда отряхивается от                                                                 болота,  у лучших котов концы хвостов раздвоились и умели отщипывать пищу,  мерцали осколки тарелок - были съедены тыщи и не съедены тыщи;  иглицы-птицы, зобы раздувая, клевали столы и пушистые сдобы                                                                 крошили,  грудились кости обглоданные и дрожали кустиками                                                                 сухожилий,  были колбасные палки проедены вдоль для забавы, но как -                                                                 непонятно;  всюду играл холодок, и ловили друг друга по залам, как львы,                                                                 бурые пятна;  дух вычитанья витал, и торчали ножи, распрямляясь в святой простоте,  по одиночеству с ними сравнимы законы природы, ярящиеся в пустоте.  Солнце стояло в зените, и ночь во дворце, несмотря на раскрытые ставни,  может, к дверным и оконным проёмам были привалены камни,                                                                 я допускаю...  2.5.  Ни золотой саксофон за плечами, ни мотоцикл, ни брыль с полями.  Ты бредешь по стране под названием "У", подобная рентгенограмме  Саксофоны... моторах... навстречу... размазываясь... панораме.  Что за воздух вокруг! Самый тот, что придал человекам носы!  Эти почвы пустили две крепких ноги для Адама степной полосы.  Бритый затылок, свисток из лозы, сиянье бузы и покосы взы-взы.  И создание на смерть ать-два, в оловянных ободьях неся барабаны,  закругляя свой путь и сужая, как панцирь устроен, рапаны,  и над конницей в небе не больше, чем школьные парты, парили фарманы  Но я стал музыкантом, а не адмиралом, работая в сельском баре,  где аграрии пили за любую пылинку, и всем воздалось по вере,  где дельфины в панамках шутили с блондинкой, найденной в море.  А тебя не листали стеклянные двери, молчали на них колокольцы,  и в камнях взволновались мельчайшие волоконцы,  времена сокращая, когда ты в наш бар вошла обогреться.  Ты была, словно вата в воде, отличима по цвету едва от воды,  а мы - оскаленными чернилами вокруг тебя разлиты,  есть мосты, что кидают пролёты в туман, и последний пролёт - это ты  Я увидел: идёт за тобой неотвязно размахом баталия,  в обороне бароны, и боров на них с бороной, и другие детали...  Все, теснимые бездной, края твоих юбок топтали.  Разрубленная сорочка. Разрубленная кожа. Разрубленная кость.  Измельченье молекул. О, рознь всласть! Есть  размеры, где жизни нет. Температура окрест 36,6.  Легче делать людей при такой погоде, чем их ломать.  Здесь и там ты расставлена вышками по холмам,  и огранкой твоих повторений охвачена битва - алмаз.  Как тугая причёска без шпильки, рассыпается этот ландшафт,  и на поле другое те же воины валом спешат,  щурятся с непривычки - они из других временных шахт.  Ведь полки могут строиться по вертикали,  повисая в небоскребах атак, образуя тающие гантели,  сталкиваясь наобум с теми, с кем ссорится не хотели.  Я узнал в тебе Марфу, носящую семя Мазепье.  Две косицы желты, карандашики словно, изгрызены степью,  только мой саксофон оценил твоё великолепье!  Ты - граница бродячая, всех разделившая стенами, -  водоёмы, леса и пустыни песчинок, сочтённых военными.  Государства лежат между Марфами или Еленами.  Баю-баю, под нашими вишнями дремлешь, колыша гамак,  кровь твою над тобой стёртым зеркальцем крутит комар,  он щекочет радары армад.