Яблоко транзита

– А ну-ка снять браслеты и мешок! – благим матом заорал он, норовя вырвать кисти из наручников, пристегнутых к поперечине стола. Что, надо полагать, создавало страшный дискомфорт, обнуляя человеческое достоинство.

Спустя минуту Алекс ошалело оглядывался, вникая, где он, уже без мешка и только с одной прикованной к стойке стола рукой.

Школьный класс, доска, три ряда парт, крепимых болтами к полу. За спиной приземистый, широкоплечий надсмотрщик, минутой ранее облегчивший режим «содержания». Именно он сопровождал из первой станции «метро», назначение которой Алекс так и не понял – перевозили с завязанными глазами, сняв повязку только в коридоре, который вел в помещение «интервью».

Между тем столь жестокого обращения с собой после «смотрин», которые, казалось Алексу, удовлетворили дознавателя, он не ожидал. Хотя бы потому, что они с дознавателем (похоже, топчиновником Хамаса) пусть не сразу, но притерлись друг к другу в общем порыве постичь, кто таков Алекс Куршин, для непосвященного одно несварение на другом; интервьюер соблюдал должную для взаимопонимания дистанцию – притормаживал, а то и включал заднюю, как только Алекс ссылался на красные линии, от коих с некоторых пор в биографии горе-парламентера рябило.

Алекс, старожил региона, знал, что местная культура свободна от стержня обязательств, любые впечатления европейца в той среде – скорее продукт самовнушения, нежели срез порядка вещей, но как существо, угодившее в переплет, со своими страхами и комплексами, жадно впитывал любой позитив. Оттого воспринял благосклонный эпилог допроса, как некую вольную, подтверждавшую его репутацию добросовестного донкихота закулисы, стало быть, зажигающую переговорам зеленый свет.

Но не тут-то было – юношеская удаль и крепость логических построений разбились о китайскую стену не столько недоверия, сколько, казалось ныне заложнику, вековой ненависти к израильтянам, прошедшей все мыслимые циклы вегетации и давным-давно – преобладающее умонастроение края. Причем Алекс не понимал, как выходило в духовно разряженной, непригодной для жизни среде двум народам-антагонистам сосуществовать. При этом единственное, что несколько скрашивало удрученность момента – это помещение школы. Общеизвестно, что в горячих фазах палестино-израильской герильи Хамас создавал командные пункты в больницах и учебных заведениях, у коих естественный иммунитет от израильских бомбежек. Стало быть, некая надежда на переговоры и, следовательно, отмену ареста, теплилась…

Несвойственную для войны тишину нарушили щелчки, казалось, настройки звука, передаваемые телесвязью. За этим последовало арабское слово, вполголоса озвученное несколько раз и опять же – дистанционно. Параллельно тому охранник-крепыш проследовал в угол класса, где, забравшись на стул, развернул на подопечного экран плазменного телевизора, который Алекс прежде не замечал.

Алекс часто мигал, надо понимать, встраиваясь в перемену, похоже, для него неожиданную. На самом деле он силился понять, кто в кадре, будто знакомый, но пока не узнаваемый.

– Отстегни его, Башир, но стой рядом… – скомандовал охраннику персонаж из кадра.

Услышав зычный голос, Алекс, наконец, допетрил, сорвав обруч шока-отупения: на экране Яхья Синвар, глава администрации Сектора, человек в Газе №1, единственный из топа Хамаса ему прежде известный и один из оговоренной в посольстве четверки, посвященных в суть предмета переговоров, стало быть, могущих стать их стороной. Притом что, со слов резидента, кроме Алекса Куршина, «озадаченного» особой инструкцией лишь после спуска в «метро», в самом посольстве посвященных в секретную часть переговоров не было.

Алекс разминал затекшие кисти, своим видом передавая, что телекартинка напротив – случайное или необязательное подключение и всех делов прийти в себя и двинуться восвояси. Но вдруг застыл, после чего развернулся к охраннику со словами:

– Брат, почему бы меня не покормить? С семи утра маковой росинки во рту не было…

Между тем по прищуру глаз визави Алекс понял, что иврит тому не знаком. Хотел было повторить то же по-английски, но передумал, трезво оценив простецкую внешность парня. Воздержался он и от языка жестов, дабы не дать чревовещанию обратиться в прикладной разговорник.

– Ты никак объедать Газу заслан, нас, закупоренных твоей страной, как консервная банка, с дефицитом во всем… – хлестнул наотмашь теле- и не только ведущий на прекрасном иврите.

– Прихвачу сэндвичи следующий раз… – с грустью заметил Алекс, почему-то глядя в столешницу, а не на экран.

– Будет ли он? – усомнился Яхья Синвар, то ли констатируя его невозможность, то ли взвешивая шансы на то.