Яблоневый сад

Нынче весной мы съездили в гости к тарасинцам и порадовались – село их живёт так, как и задумано было несколько лет миром. Однако местная администрация неудовлетворительно подпитывает его финансами. Нелишними могли бы оказаться видеомагнитофон, телевизор, стройматериалы для ремонта малокомплектной школы, автомобиль, который помог бы инспекторской и методической службам комплекса почаще бывать в отдалённых школах. Но нам представляется, когда-нибудь наконец-то заживёт Россия – глядишь, и дела в Тарасе и во всём нашем народном образовании страны поправятся.

Другое покрепче обеспокоило нас: власти Усть-Ордынского бурятского автономного округа явно равнодушны к тарасинскому проекту. Была презентация достижений комплекса – ни полчеловека не приехало из Усть-Ордынского. Обращались тарасинцы в окружное ГлавУНО: мол, помогите с образовательными программами, учебниками, курсами повышения квалификации, – таинственное помалкивание. Впрочем, ладно; не стали бы вредить делу, – весьма тревожное равнодушие.

* * *

Уезжали мы из Тарасы – выдался славный день: широко раскрылось синее-синее – даже в глазах побаливало – небо. Припекало небывало яркое солнце. Тепло – долгожданное, и в груди становилось легче. Душа тянулась к ястребу, кружившему над серыми, сбросившими снег тарасинскими взгорьями, над ещё мёрзлой землёй полей и огородов. Мчавшаяся с холмов талая вода бурлила, густо-грязно пенилась и разбрызгивалась, ударяясь о коряги и камни. Ручьи сшибались в один, в два мощных потока, с гулом неслись вдоль дороги, скучивались в заводи, в которых метались щепки и сухая трава.

Мы в автобусе стремительно ехали в Иркутск. В салоне было жарко; скинув куртки и шапки, подрёмывали, но слышали тихий говорок двух стариков:

– Гляди-ка, солнце чиво набедокурило – враз растопило все снега. Влага, Палыч, не задержалась на полях – поди, не бывать нонче урожаю.

– Типун тебе, Сергей, на язык: молодой ишо, вот и мелешь без толку. Снег хотя и живёхонько сошёл, да куда шибче вернётся. Всего сполна получит земля – и влаги, и солнца. Ишо вспомянешь моё слово!

Через три дня на землю упал тяжёлый сырой снег и несколько дней не сходил, просачиваясь в поля и огороды.

(1995)

Аполлоныч

Поздний вечер; тихий прибрежный городок Байкальск, затерянный в январском белоснежье беспредельной гористой тайги. Я сплю в гостинице «У озера»; днём подходишь к окну – и замираешь: в тебя всматривается синевой льдов и далей самое прекрасное на земле озеро – священный наш Байкал. Сплю после непростых, нервных дневных хлопот с суматошливой беготнёй, нескончаемыми разговорами и вижу сон, как дар, как обещание, – о нём же, об озере, и силюсь разобраться, где озеро, а где небо. Сам же я, блаженный, стал лёгоньким, невесомым и завис где-то в поднебесье.

Вдруг – стук в дверь. Открываю – Выговский. Аполлоныч. Леонид Аполлонович. Мой начальник, мой директор. Точнее, он ректор – ректор областного института повышения квалификации работников образования. Между собой зовём его и Аполлонычем, и Аполлоном: он для нас, сотрудников, и педагогов Приангарья который год наше верховное божество, но – педагогики, образования, управленчества.

– Спите?

У меня чудовищно ломит скулы, а голова ещё полна чарующих сновидений, – что-то такое маловразумительное лопочу в ответ.

– Извините, что разбудил. Накиньте-ка что-нибудь на себя, зайдите в мой номер: надо обсудить кое-какие проблемки.

Хорошенький номер: мой начальник проводит совещание при луне. Леонид Аполлонович только что приехал поездом, я – двумя днями раньше. Спозаранок мы должны с ним начать работу в экспериментальных, связанных с нашим институтом школах, и вот – совещаемся: что да как. Пьём чай, я докладываю обстановку. Нестыковок, неувязок, шероховатостей – с избытком, кое-какие наши начинания представляются мне тупиковыми, неисполнимыми, но Аполлоныч мягко-сердито посмеивается:

– Ничего, братишка, выкарабкаемся.

Сидит он передо мной высоко на стуле, а я – низко, в кресле, крупно откусывает от бутерброда со свиным салом и шумно отхлёбывает из стакана горячий чай.

– Сало – домашнее, нынче засолил. Эх, духовитое! Угощайтесь, угощайтесь, не стесняйтесь! Все свои!

Охотно и угощаюсь, и верю, что домашнее собственного засола, потому что живёт Аполлоныч в деревне и, говорят, держит хозяйство. Я смотрю на его широкую залысину, на ещё красные от мороза уши, на крепкие плечи мужика, на большие сильные пальцы. Весь он такой сбитый, крупный, бодрый, в добротном строгом костюме, в белоснежной рубашке, с туго повязанным широким, но не броским галстуком, – истинный Аполлон, и мне мало-помалу начинают казаться простыми, даже тривиальными и неважными те наши общие с ним неудачи, из-за которых я здесь два дня изводился. И я, наконец, осознаю: появился Аполлоныч – дела поправятся, отпадёт, точно шелуха, лишнее и наносное, прояснится несколько помутившаяся даль наших педагогических поисков и стремлений.