Яблоневый сад

«Странно, я мог ругать, критиковать эту пьесу вместе со многими, прикапываться к каким-то неудачным, неопытным деталям, но… но теперь не могу. Не могу, Александр Валентинович! Потому что она волнует и тревожит меня. Да что там – она живёт во мне! Может, потому, что и мою молодость тоже когда-то хотели сломать? А может, всё же сломали, ведь неспроста я чувствую себя Зиловым? А может, и тебя, Александр Валентинович, сломали? Не дали тебе развиться до чего-то великого, всемирного, целостного, как, например, Чехов? Слишком добрым и робким мальчиком был ты как драматург! Как и в детстве, до конца своих дней верил ты – солнце сядет в аистово гнездо. Не село!.. Промахнулось? Ха-ха, солнце промахнулось!.. Стоп, я, кажется, начинаю бредить. А надо работать, работать, чёрт возьми!»

Пишет размашисто, неровно, соскальзывая ручкой со страницы: «Из тёмных, грязновато-серых очертаний является лицо Репникова.

КОЛЕСОВ. Владимир Алексеевич! Я пришёл сюда с надеждой, что вы меня поймёте…

РЕПНИКОВ. Всё, Колесов. Разговор окончен! Вы не пришли сюда – нет, вы ворвались, по своему обыкновению! И не с просьбой, а с требованием! Да знаете вы, как называются подобные визиты?

КОЛЕСОВ (тоже вспылил). Не знаю. Я пришёл к вам с просьбой, но унижаться перед вами я не намерен. И если вы меня не понимаете, то это вовсе не значит, что вы можете на меня кричать.

РЕПНИКОВ. Так! Надеюсь, вы не будете меня душить. Здесь! В моём доме!..

Промелькивают неясные, но по-прежнему грязновато-серые абрисы, и снова – лицо Репникова.

РЕПНИКОВ. Кто впустил в мой дом этого проходимца?!

РЕПНИКОВА (пожала плечами). Я впустила. Открыла дверь, вижу – приятный человек… За что всё-таки ты его так не любишь?

РЕПНИКОВ. А за что мне его любить? За что?.. (Ходит вокруг стола.) Мне никогда не нравились эти типы, эти юные победители с самомнением до небес! Тоже мне – гений!.. Он явился с убеждением, что мир создан исключительно для него, в то время как мир создан для всех в равной степени. У него есть способности, да, но что толку! Ведь никто не знает, что он выкинет через минуту, и что в этом хорошего?.. Сейчас он на виду, герой, жертва несправедливости! Татьяна клюнула на эту удочку! Да-да! Он обижен, он горд, он одинок – романтично! Да что Татьяна! По университету ходят целыми толпами – просят за него! Но кто ходит? Кто просит? Шалопаи, которые не посещают лекции, выпивохи, которые устраивают фиктивные свадьбы, преподаватели, которые заигрывают с этой братией. Понимаешь? Он не один – вот в чём беда. Ему сочувствуют – вот почему я его выгнал! А не выгони я его, представь, что эти умники забрали бы себе в голову?! Хорош бы я был, если бы я его не выгнал!.. Одним словом, он вздорный, нахальный, безответственный человек, и Татьяна не должна с ним встречаться! Это надо прекратить раз и навсегда, пока не поздно!..»

Мужчина встаёт из-за стола, понуро ходит по комнате.

«Да, да, дорогой мой драматург! Юность, молодость обязательно нужно сломить, растоптать, унизить. Нельзя терпеть рядом с собой что-то оригинальное, своеобразное, живое, в конце концов! Вот вся философия репниковых – извечных российских надзирателей и гонителей. Мы привыкли подминать своё «я», расплющивать и ломать его. Нас все и всюду поучают, исправляют, и мы начинаем опасаться всплесков собственного «я». Боимся обвинений в нескромности. Как же, ведь «я» – это эгоизм, индивидуализм. Как стать самим собой? Как увернуться от репниковых и беликовых? Мне жалко Колесова, но, честно скажу, Александр Валентинович, и Репникова тоже жалко, потому что у них, репниковых, жизнь скучна и бесцветна. А в Колесова и колесовых мне хочется верить: Колесов уезжает, но, как сказал один мой товарищ, уезжает, чтобы непременно возвратиться – возвратиться к себе, истинному, настоящему, природному. Пьеса очищает и освежает наши души. Спасибо, Вампилов!.. Нет, я, кажется, никогда не закончу сценарий!»

Садится, торопливо пишет: «Череда фотографий сцен из разных вампиловских пьес.

Потом появились «Провинциальные анекдоты», «Старший сын», «Прошлым летом в Чулимске». Рождалось и крепло то, что мы теперь называем театром Вампилова. Легко сказать – «рождалось», а ведь рождение – это мучения, боли, тревоги. Какой странный этот Сарафанов из «Старшего сына». Некоторые критики сравнивают его с мучительным стоном. Так не стонала ли и душа Вампилова в те годы? Почему его душе жилось на свете неуютно? Но – разговор о Сарафанове. Он, такой чистый, наивный, по-детски свежий, по существу чудак, напомнил всем нам, что как бы нам ни жилось плохо, как бы мы друг к другу ни относились, но все люди – братья и сёстры. Наивно? Натяжка? Далеко от жизни? Но и небо далеко от человека, а душа, известно, тянется к выси, к Богу, к высшей правде жизни».

Мужчина отбросил авторучку.