Яд минувшего

От нечего делать принцесса уставилась в окно, за которым зеленел лунный кусок, омерзительный донельзя. Бледный свет шарил по залу, превращая вельмож и послов в ядовитых подвальных лягушек, бледных, с затянутыми пленкой глазами и розовыми лапками. В Агарисе эти твари только что в тарелки не прыгали, Матильда их терпеть не могла, хотя честных сакацких квакушек запросто брала в руки. Лягушки, они как люди, одних перецеловать хочется, от других тошнит, а они копошатся, копошатся, копошатся…

– Восславим же Дом Раканов! – прохрипел вконец сорванный от восторга голос. – Восславим же государя нашего, его великие дела и благие замыслы!

Лунная лапа пробежалась по разоренному столу, вцепилась в увядающие гирлянды, мазанула по испятнанной фресками стене и сразу же послышались шаги – тяжелые, медленные. Четырежды ударил церемониальный жезл, отвратительно трезвый внук поднял кубок:

– Мы пьем здоровье Повелителя Круга!

Значит, скоро конец, но как бы Повелителя не пришлось тащить из-за стола на руках. Чествуемый не проснулся. Рядом с посапывающим Ричардом сидел дворянин с грустным напряженным лицом, как две капли воды похожий на Дикона лет через двадцать. Перед чужаком стоял бокал, но вместо вина в нем была свеча. Зеленая, как гнилушка на болоте.

Матильда торопливо хлебнула настойки, ощутила вкус имбиря и сплюнула прямо в растекшееся по тарелке желе. Дэвид Рокслей тоже спал, рядом с братом сжимал лунное стекло Джеймс в расстегнутом маршальском мундире. Кресло Эпинэ заняла грустная черноглазая дама, за ее спиной стоял старик в алом, по надменному лицу плясали лунные блики. Придд исчез за спиной холеного вельможи, на руке гостя горел аметист, губы были плотно сжаты. Откуда он взялся? Откуда они все взялись?

– Ваше высочество, – прошелестело сзади. – Ваш внук и ваши подданные ждут слова хозяйки.

– Здоровье хозяев Круга! – Вдовствующая принцесса схватилась за стакан: в нем тлел зеленый огарок.

– Его величество и ее высочество пьют здоровье Повелителей Круга, – просипел Арчибальд Берхайм. Надо же, а болтали, что его задавило! Ну и хорошо, что все живы, жаль только, Робер расстроится из-за Кавендиша. Зато обрадуется из-за Рокслея, и радости будет больше, чем злости.

Язычок пламени взвился вверх и погас, визгливо запиликали чужие жеманные скрипки, с потолка посыпалась труха. Похожий на Дика дворянин встал и поклонился. Твою кавалерию, у него меч! Совсем загальтарились, умники!

– Его нет! – Визгливый детский голос перекрыл шуршанье и шипенье. – А я хочу! Дай!

Девчонка. Толстенькая, щербатая, с изуродованной ожогами мордашкой. Лет шесть, не больше, и с ней бледнорожий толстяк в черно-белом.

– Мое! – Малявка топнула босой ножонкой. – Хочу! Сейчас хочу!

Толстяк подмел пол белыми перьями и водрузил шляпу на большую голову.

– Просим простить наше вторжение!

Старик в красном свел все еще черные брови, Джеймс поморщился, спящие не проснулись.

– Где он? – запищала девчонка. – Дай!

Черно-белый ухватил поганку за коленки и высоко поднял. Свечи погасли, но темней почему-то не стало.

– Не хочу! – Длинный бледный язык облизал губы. – Этих не хочу! Здесь все противные!

– Не хочешь, – зевнул толстяк, – не надо. Пошли домой!

– Нет! – Пухлая ручонка тыкала в зеленый свет. – Неси дальше! Туда!

Пришелец, тяжело ступая, пересек зал и водрузил свою ношу на стол. Малявка хихикнула, небрежно, словно танцовщица в ночной таверне, подобрала юбочку и, вихляя бедрами, пошла меж блюд и кувшинов. Пухлые ножки расшвыривали бутылки, вилки, соусники, веером разлетались брызги и объедки, звенели и лопались сброшенные на мозаичный пол тарелки, но спящие спали, а их соседи пялились на свои свечки.

Толстяк снова поклонился.

– Я вернусь, – пообещал он. – Вернусь и останусь.

Альдо приподнял кубок, взметнувшееся в нем пламя облизало лицо внука, камни на короне стали зелеными и тусклыми, словно их облепило мыло.

– Иди-иди, – обернулась топтавшаяся в заливном гадючка. – Бу-бу-бу!

Заиграла музыка. Внук встал, подал руку улыбающемуся Айнсмеллеру и спустился в танцевальный зал. В волосах цивильного коменданта желтела бумажная хризантема. Матильда глянула на стол – цветок из пасти данарского сома исчез.

– Буду-буду-буду-буду, – бубнила девчонка в такт тяжелым удаляющимся шагам. – Удо-Удо-Удо-Удо…

Омерзительно запахло гниющей рыбой и застоявшимися благовониями. Танцующие сменили партнеров, они двигались медленно и плавно, как утопленники в канале, а музыка частила, спотыкалась, путалась. Скрипки вырывались из общего лада, взвизгивая придавленными поросятами, глухо, как в животе, урчали трубы, не к месту бил барабан, и вновь пьяно хихикали смычки.

Буду-буду-буду-буду… Удо-Удо-Удо-Удо…

Айнсмеллер облизнулся не хуже поганки на столе. В ответ полуголая толстушка взросло и жеманно хихикнула, еще выше задрала юбку, прошла по хребту ритуального кабана, отбросила с дороги чашу с винным соусом, вступила левой ножкой в грибы, послала воздушный поцелуй танцующим, наклонилась и вырвала из пасти молочного поросенка малиновую бумажную розу.