Яга Абыда

Даже если бы не сказала – Ярина сама бы потянулась, так манили и ладонь, и мысли тихие огоньки. Сверкнули алым, малиновым, сизым, перемигнулись пурпуром, затеплели золотом и снова окутались алым светом. Ярина наклонилась, как на том берегу, села на корточки. Подышала на ладонь, чтобы огни эти, птенцов этих хрупких в ледяной Хтони в тёплые руки принять. Протянулась, коснулась пальцами тугой шляпки. Та кольнула, раскололась искрами, оплела палец живым кольцом.

– Всё правильно, – кивнула Яга. – Всё верно. Второй бери.

Ярина подставила второй палец, и даже касаться не понадобилось – огонёк сам вспорхнул, обвился, и запахло грушами и молодой-молодой листвой, предчувствием, самой её тенью.

– Третий…

Третий, сапфировый, огонёк скользнул на ноготь лепестком пламени, облизал палец, поднялся до запястья, закружил, как лиловая змея. Вдруг вспомнились стеклянные бусинки, синие глазки, ядрышки на резинке трык-трык, дробно, весело, дай, дай, держи, Риночка, не проглоти смотри…

– Держи! Не давай выше подниматься! – вскрикнула Яга, и Ярина чуть не упала в воду, испуганная, а следом обожгло запястье, да так, будто к раскалённой печке приложила голую руку. А потом и второе обожгло, даром что его никакой огонь не тронул.

И прежде, чем успела подумать, прежде, чем кувырнулось сердце, забывшись от страха, – Ярина вырвала руку из цепких пальцев Абыды и сунула обе ладони в воду, глубже, по запястье, по локоть, до самого плеча.

Боль ушла. Тяжесть ушла. Огонь погас. Свет погас во всём мире, остался только смех, ласковый, звонкий, Риночка, бусики, да, бусинки, Рина, будешь большая – подарю тебе настоящие…

Калмыш обхватила гостью за пояс, увлекла на середину так быстро, что Яга и глазом моргнуть не успела, и понесла по тёмной воде, под мостом, и ветви рябин раздвинулись, показывая звёзды. А когда остановился поток и Ярина вынырнула на поверхность, – Калмыш упёрлась в корни Луда34, разлилась седым озером, и вспорхнул на громадную переломленную ветку перед ученицей Яги сам Керемет.

– Ну, здравствуй, будущая Яга. Здравствуй, – проговорил он на несколько голосов с эхом, с древним пением из горячего нутра. Расправил перья, тяжело утвердился кожистыми лапами на ветке и запустил в дерево когти. По мелким трещинкам, по изгибам коры пошла плесень, зацвела чёрными и зелёными цветами. Керемет повёл крылом, и венок таких цветов, распустившись, лёг Яре в руки. – Прими мой подарок в честь знакомства.

Ярина склонила голову, но глаз от громадной птицы не отвела – так и смотрела исподлобья, пока не выпрямилась. И вскрикнула, не удержалась: Керемет показался ей всеми лицами.

Узкий череп обтянуло желтизной – полуптичье, получеловечье лицо, полуруки-полукрылья, полуноги, перевитые венами, покрытые голубоватой кожей, полулапы.

А позади, по голове, перераставшей в горбатую спину, по горбу, до самого тяжёлого, умащенного перьями хвоста, – головы, головы, головы… Чужие глаза, десятки, сотни вперились в Ярину широкими зрачками, покачивая на ветру веками, сухими, как лепестки по осени. Моргали все глаза разом – кроме главной, светящейся рыжим пары на клювастом черепе. Моргали глаза, и острые ресницы разбрасывали узкие блики, как ледяные иголки. Керемет взмахнул крылом, и одна такая игла угодила Яре в руку, точно туда, где чернел след от ожога. Рука онемела до локтя, повисла, как каменная. Головы Керемета зашлись костяным смехом. Главная голова надвинулась на Ярину, раскрыла клюв, обдав запахом мочёных яблок, сена, ладана.

– Чего ж ты испугалась? Неужто Абыда про меня не сказывала? – прошелестел Керемет, и сотни горл, сотни безгубых ртов подхватили, зашептали, словно облетал рядом в беззвучную бурю лес.

– Сказывала, – выдавила Ярина, не в силах отвести глаз. Куда клюв Керемета, куда его рыжие глаза – туда и Яринин взгляд, и тянет посильней, чем яблони у Царевен, чем зеркало у Яги, чем воды Калмыш, чем каменные огни.

– А сказывала она тебе, что у неё самой голов не меньше моего будет? – вкрадчиво, будто ящер, прошипел Керемет, всё подвигаясь, раскрывая крылья. Ветер защекотал Ярину по спине, но она не обернулась, а миг спустя поняла: не ветер это, это крылья Керемета протянулись, заключили её в кривое то ли кольцо, то ли сердце, и не выйти теперь, пока не позволит.

– Так сказывала али нет?

Голос пропал. Керемет поднял длиннопалые руки, сложил ладони так, словно держал в них клубок. Солнечным, тёплым засветился воздух между его пальцев, засиял и принялся мягко покачиваться, будто и вправду клубочек. Ярина вспомнила, как распутывала куделю, как, когда тянула нить, точно так же покачивался под присмотром Яги путанный льняной моток. Только этот был ни капли не путаный: ладный, как подсолнечная голова, пушистый, что ласковая шерсть, что шапочка иван-чая.