Яичница из гангстеров

Ваше собственное имя неминуемо привлечет ваше внимание, но особенно если первое имя — Шелл, и вам бы хотелось держать его в секрете. Очевидно, я включил радио уже после описания сцены убийства, но диктор перешел к характеристике убийцы и представил меня весьма выразительно, включая эпитеты «вооружен и опасен». Потом последовала интересная информация. Виктор Фостер, судья Джейсон и Берт Стоун рассказали полиции, что они, вместе с Дэнни Хастингсом и Шеллом Скоттом, сыграли очень приятную и «дружественную» партию в покер, после чего они трое ушли, оставив Шелла Скотта наедине с Дэнни Хастингсом. И это все, что они знают. Но в этом они готовы присягнуть, охотно и добровольно, как добрые, честные граждане, заинтересованные в сохранении законности и порядка.

Для полиции и для среднего горожанина свидетельство этих трех выдающихся граждан прозвучит, как истинная правда; но все, что скажу я, будет воспринято как естественная попытка убийцы выгородить себя и свалить вину на других.

Это был хитро задуманный план; они подстроили все достаточно убедительно. Но у меня оставался один козырь: я был жив и свободен, на что эти бродяги не рассчитывали. Из своего номера я позвонил каждому из трех домой и на работу, но нигде никто не ответил. Ну, и черт с ними. Надо было спешить. Я вышел из отеля, поймал такси, доехал до Элм-стрит, пересел в другое такси и отпустил его за три квартала от дома, где жила Глория, — на тихой, обсаженной деревьями Пеппер-стрит. Мне открыла Глория. Уже почти смеркалось, и она была одета, собираясь на работу. На ней было нарядное платье, короткое и стимулирующее, как выстрел в лоб, и прозрачное, как мартини с плавающими в нем двумя оливками. Мой приход ее не удивил, но вид у нее был несколько встревоженный.

Приблизившись ко мне вплотную, она заглянула мне в лицо.

— Шелл, родной мой, я надеялась, что ты придешь. Я все слышала по радио. Ведь ты не…

— Нет, детка. Я не убивал. Ты одна?

Она кивнула, притянула меня к себе и буквально закрыла мною дверь, приперев меня к ней спиной.

— Шелл, лапочка, я знала, что это не ты… но как это случилось…

— Об этом потом. Меня ищут почти все полицейские в городе. Некогда объяснять. Ах, детка, — нет, для этого тоже нет времени. Я оттолкнул ее от себя и мы сели, потом я сказал: — Глория, мне крепко пришили это убийство, и иголкой орудовал Фостер. В городе никто не знает Фостера лучше, чем ты, — даже я. Вот почему я здесь, правда, ненадолго. Если у тебя есть хоть какая-нибудь идея, почему Фостер и его дружки убили Дэнни и теперь пытаются навесить это на меня, — а именно это и случилось, — то скажи мне. Я должен выбраться из этой ямы, и должен найти Фостера.

Темные карие глаза, длинные ресницы, нежный неулыбающийся рот. Ее язычок медленно прошелся по красной нижней губке; она покачала головой.

— Не знаю, Шелл. Вик был здесь позавчера вечером. Когда я не могла с тобой встретиться, помнишь?

— Ага.

— Просил меня выйти за него. Но я сказала — нет. Что я даже видеть его больше не хочу. Ты знаешь, почему. Не хочу никого видеть, кроме тебя. Так я ему и сказала.

— И как он?

— Разозлился. Он уже до этого выпил, а тут уж стал заливать по-настоящему. А потом, вскоре, с воплями убрался.

Я закурил.

— Фостер ничего не говорил о Дэнни? Что он вообще тебе говорил?

Она нахмурилась.

— Что-то говорил. В тот последний вечер. Но я не помню… — Несколько секунд она молчала, потом медленно кивнула. — Да, вспомнила, — потому что это было так странно. Сначала он просто ругался, а потом сказал: — Сперва Дэнни ударился в религию, а теперь ты поглупела? Что-то вроде этого.

— Дэнни ударился в религию? Что бы это значило?

— Не знаю. Но Вик сказал еще кое-что. Я спросила его, о чем он, а он и говорит: — Дэнни вывернул свои… внутренности — перед священником.

— Священником?

Глория кивнула.

— Это то, что Вик сказал. Но потом он замолчал, а после накричал на меня. И в конце концов, ушел.

Я мог представить себе, что Дэнни «вывернул свои кишки», потому что и он, и Фостер, и другие двое, несомненно, столько знали друг о друге, что каждый из них мог подвести под виселицу всех остальных. Но почему перед священником? Дэнни жил в западной части города, на Пайн-стрит; если он пошел к священнику, то скорее всего в церковь на углу Восемнадцатой и Пайн-стрит, к отцу Шэнлону. Но как об этом узнал Фостер? Дэнни ни за что бы ему не сказал. И я готов поклясться адом — то есть Небом, что отец Шэнлон не обмолвился об этом ни одним словом.

Я спросил Глорию:

— Ты не знаешь, куда бы мог отправиться Фостер, если бы захотел на время выпасть из обращения?

У нее было предположение, только в этот момент оно мне не очень помогло. Месяца два назад, когда я еще не был с ней знаком и она часто встречалась с Фостером, он однажды уехал из города и с неделю пробыл в своем маленьком загородном домике.

— Вик сказал, что ему необходимо уехать на несколько дней, чтобы дать покой своей язве желудка. Что никто не будет знать, где он. Этот домик для него вроде убежища, место, где можно расслабиться.

— А где он, этот домик?

Она покачала головой.