Яик-Горынович

Казаками командовал офицер из старых служак, каждое лето присылаемый из Оренбурга. Гарнизон форпоста с наступлением холодов снимался с насиженного места, забирал с собой древнюю чугунную пушчонку, помнившую еще, вероятно, времена царя Алексея Михайловича, забивал крест-накрест ворота и уходил в Оренбург на зимние квартиры. Приезжавшие сюда в январе багрить подо льдом рыбу казаки ворота отпирали и временно селились в землянках и избе коменданта. Иногда место было занято беглыми мужиками из России, Казанской губернии и других мест, а то и утекшими из-за Урала клеймеными каторжанами. Казаки-рыболовы крутили тогда утеклецам и беглым каторжникам руки и отправляли под конвоем в Яицкий городок, к атаману Тамбовцеву, который сплавлял их по этапу в главную крепость Нижне-Яицкой дистанции, Татищеву, и дальше – в Оренбург.

От Бударинского форпоста до Яицкого городка было по прямой семьдесят девять верст, от Яицкого городка до Оренбурга – триста. На этой дистанции, вдоль крутого правого берега Яика-Горыновича, имелось девять мелких форпостов и редутов, четыре больших крепости, два казачьих хутора и одна крестьянская слобода. Да еще на левом, – в этом месте тоже обрывистом и высоком, – берегу Яика, при впадении в него реки Илек, стоял городок илецких казаков, в котором издавна добывали лучшую в губернии соль.

В лесных местах, где вдоль берега Яика тянулись поросшие всевозможной растительностью глухие байраки, крепости огораживали крепким бревенчатым частоколом, отчего они немного смахивали на американские форты во времена англо-индейских войн и покорения Французской Канады. В голой, безлесной степи форпосты и крепости укрепляли одним только земляным валом, поверх которого сооружали широкий, заполненный землей плетень. Вал по всей длине опоясывал глубокий ров, заполненный водой во время весеннего половодья. Вдоль всей дороги, тянувшейся у берега Яика до Яицкого городка и дальше до самого Оренбурга, стояли верстовые столбы, размалеванные черными и белыми полосами.

Митька Лысов тешил себя надеждой после весенней севрюжной плавни вновь повидаться с Нинкой Атаровой… Как волк, повадившийся таскать овец из овчарни, он решил пригрозить девчонке оглаской ее позорища, запугать и сделать своей постоянной наложницей. А для отвода глаз предложить ей работать на отцовском хуторе. Он не сомневался, что не вылезавший из нужды Михаил примет его предложение: его средний сын Борис уже батрачил на Мартемьяна Бородина, будет батрачить и девка.

Составив такой план, Митька Лысов сразу же по возвращении в Яицкий городок приступил к его осуществлению. Прежде всего, нужно было поговорить откровенно с самой Нинкой. Долго удобного случая не подворачивалось, но как-то в Иванов день, в ночь на Ивана Купалу, когда молодежь допоздна водит за городом хороводы, купается в реке, собирает в степи целебные травы и прыгает через костер, подстерег Нинку одну у городского погоста. Поманил к себе пальцем.

– А ну-ка, поди сюда, егоза, чтой-то скажу!

– Чего надо, дядька Митрий? – без опаски спросила узнавшая казака Нинка.

– А вот подойди, тогда и скажу. – Лысов бесцеремонно притянул девчонку к себе, жадно облапил за худощавые плечи, сипло зашептал в самое лицо, противно дыша чесноком, табачищем и сивушным духом: – А я ведь все про тебя знаю. Все!.. Ты матери с отцом, небось, не говорила, как сильничали тебя на Пасху?.. А я, девка, про это знаю, потому как видел все. Токмо мне разбойник тот, беглый каторжник, велел рот на замке держать, не то плохо мне будет, чуешь? Он тут, в городке живет, и вновь спроведать тебя хочет. Так что лучше бы тебе куда подале отсюда утечь… Хочешь, я тебя на папашкин хутор свезу? Далече отсель, ажнак у Бударинской заставы. И про то, что стряслось с тобой, никому в городке не скажу. А будешь капризничать да упираться, на весь городок ославлю, скажу, что не девица непорочная ты теперь, а уличная гулящая девка, и что в позоре своем сама виноватая. Кто тебя потом, такую, замуж возьмет, чуешь? Разве что на одну ночь…

– Ты, дядька Дмитрий, нехороший и злой человек! – со слезами на глазах всхлипнула Нинка.

– Но, дурочка!.. – Лысов, не стесняясь уже, крепко прижал ее к себе и крепко чмокнул слюнявым ртом в пересохшие, потрескавшиеся губы.

– Пусти, злыдень, люди увидют, – вырвалась из его объятий девчонка.

– Так я жду ответа, – угрожающе процедил Лысов. – Сроку тебе, милаха, до завтрева. Ежели к обедне не дашь добро, пеняй на себя! А поедешь со мною на хутор, как сыр в масле кататься будешь. Как королевну тебя в шелка и бархат разодену, на золоте жрать будешь, из дорогой посуды пить. И работой неволить не буду, на хуторе у меня рабов хватает. Родителям токмо твоим объявлю, что в батрачки тебя нанимаю. Они, чай, рады только будут, что от лишнего рта избавились.