Яик - светлая река

Шутка его не понравилась ни Нурыму, ни джигитам, застывшим в тревоге.

- Мышонку - смерть, а кошке - забава. Не понимаю, зачем над несчастным смеяться, - недовольно сказал один из джигитов.

- Он от смеха вот-вот лопнет, а я должен за него горевать? - повысил голос Жолмукан.

Нурым нахмурился, жестко оборвал Жолмукана:

- Оставь при себе свою храбрость! В кандалах пригнали несчастного, задумали судить! Тут не смеяться, плакать надо! Только дурни могут зубоскалить.

- Ну тогда заплачь, начинай, может, кто-нибудь поддержит.

Нурым промолчал. Видя его гневное лицо, замолк и Жолмукан. Джигиты смотрели то на несчастного преступника, то на силача и певца-домбриста, поругавшихся из-за него; теперь их взоры обратились к высокому начальству, приближавшемуся к площадке.

- Равняйсь! Держи ряд! Выше головы! - прокричал сотник.

Все застыли на конях. На мгновение стало тихо-тихо. Подъехал грузный русский командир на вороном коне в сопровождении двух-трех всадников. Едва он осадил коня в центре круга, как к нему со всех сторон помчались сотники; коротко что-то приказав, командир махнул рукой, и сотники снова поскакали к своим местам.

- Ти-хо! Выше головы! Смир-р-рно! - зычными голосами старательно выкрикивали сотники. Но как ни старались и сотники и сами дружинники, полной тишины установить не удалось; дружинники перешептывались, седла скрипели, позванивали кольцами уздечки, кони переминались с ноги на ногу, пофыркивали, и эти звуки сливались в общий тревожный, неспокойный и раздражающий шум, нельзя было понять, о чем кричали сотники; заговорил командир, задние ничего не слышали, передние улавливали лишь обрывки фраз, к тому же командир говорил очень скверно по-казахски, и косноязычную речь его джигиты еле понимали.

- Нарушители воинской дисциплины... и строгого порядка... будут крепко-крепко... наказаны. Осу... осю... осуждены!.. - искажая казахские слова, надрывался командир. Сотники одобрительно кивали, точно петухи на навозной куче, а сами потуже натягивали поводья.

Командир закончил речь, что-то сказал одному из адъютантов, тот дал какой-то знак группе пеших людей, стоявшей на краю площади. Там было человек шесть-семь, и среди них дружинники вдруг заметили хорошо знакомого им доктора Ихласа, худощавого и высокого, в своем обычном белом кителе, с золотым пенсне на носу.

- Смотри: локтор!

- И он прибыл сюда, зачем? - пронеслось по всему строю.

Нурым недоуменно смотрел то на статного, изысканно одетого Ихласа, то на стоявшего поодаль долговязого, со связанными руками Каримгали.

"Видно, будут наказывать этого беднягу. Но как? За что? Неужто на расстрел привели? - обожгла Нурыма догадка. - Ораз рассказывал, что в ту ночь, когда какие-то люди отбили обоз с оружием, офицер-мерзавец еле удрал, спасая шкуру. Неужели теперь хотят во всем обвинить Каримгали? Почему не наказывают офицера? Нашли на ком сорвать злобу! Все разбежались, а этот несчастный по глупости остался возле обоза и теперь во всем виноват".

3

Но это была горькая правда: во всем обвинили одного Каримгали.

"Мой маленький отряд бесстрашно бился с врагом, в десять раз превосходящим нас. В рукопашном бою погибло семеро джигитов, пятеро были тяжело ранены... Один джигит, дрожа за свою жизнь, спрятался под арбой, а на другой день, жалуясь и плача, пришел ко мне... Этот презренный трус рассказал мне, что ему говорили налетчики: "Мы - Красная гвардия, бросай свое оружие и отправляйся в аул. Мы тебя прощаем". И его отпустили".

Так докладывал начальству офицер Аблаев после того, как группа Айтиева отбила вверенный ему обоз с оружием. На следствии Аблаев еще более усугубил "вину" Каримгали. Простодушный Каримгали рассказал Аблаеву, что он и прежде знал Хакима Жунусова. Откровенность Каримгали Аблаев ловко использовал в своих показаниях: "Будучи в вооруженном отряде, сопровождавшем обоз, Каримгали Каипкожин видел агента большевиков Хакима Жунусова, однако мне об этом не доложил. Жунусов является родичем Каипкожина. В решающий момент этот солдат не поднял оружия против главаря большевиков, изменил воинской присяге, предал интересы валаята, бросил оружие. Таким образом, основная вина в пропаже обоза и гибели наших джигитов падает на Каипкожина".

- Обвиняемый Каипкожин, признаешь ли себя виновным в предъявленных обвинениях? - спросил его следователь.

Каримгали лишь молча улыбнулся.