Янка Купала

Каким он был, Белорусский клуб на Виленской, 29, весной 1914 года, рассказал Максим Горецкий: «Там были небольшие концертики... а после — танцы и разные игры. Ходили туда в основном ученики из учительского института и химико-технологического училища, разная служащая молодежь, девчата — дочки мелких служащих и рабочих, а также девчата из деревни, но работающие в городе — кто домашней прислугою, кто прачкою, кто кем.

Танцевали вальсы и мазурки, польки и краковяки, и обязательно — «Лявониху», «Юрочку», «Метелицу». И все называли друг друга на «ты», даже вовсе еще незнакомые, — так было заведено на белорусский народный лад. Ну — и дешевый буфет, и плата за вход всего 10— 15 копеек».

* Бурбис А. Л. (1885—1922) — белорусский общественный деятель.

** Буйницкий И. Т. (1861—1917) — основатель белорусского профессионального театра.

Картинка ежедневной работы клуба — работы демократичной в среде очень демократичной. Проводились тут и встречи с поэтами — всегда праздничные, запоминающиеся. Выходом же из Белорусского клуба на все Вильно — усилиями самого клуба и виленского Белорусского музыкально-драматического кружка — становились мероприятия наподобие празднования Купалья в 1912 году. На литературные же посиделки собирались и на частных квартирах, и прежде всего у Тётки и В. И. Самойло. Но излюбленным местом каждодневных встреч самих белорусских литераторов было все же кафе «Зеленый Штраль» — потому и действие этой главы будет развертываться в основном в «Зеленом Штрале»...

Не с тем настроением, не с теми мечтами, что в первый раз, ехал теперь на свое постоянное жительство в Вильно Янка Купала. Тут его ждала должность секретаря Белорусского издательства, работа в «Нашей ниве» — насчет последней у него теперь не было никаких иллюзий, оставались лишь настороженность, озабоченность и беспокойство, вызванные чувством ответственности за все, что и как он будет делать. Зрелость — полная, в полном расцвете талант. Он это сам чувствовал после своего третьего лета в Окопах, после написанного там. Вровень с написанным должна теперь стать и его общественная работа. С прежним покончено — баста! Ни шагу з сторону веселых компаний, богемщины! Не те лета. Он мог себе еще позволить это, будучи студентом, в Петербурге, отныне же только работа, дело. Внутренняя, душевная перестройка поэта наложила свой отпечаток и на его внешний облик. В Вильно, в новую жизнь он приехал незнакомым знакомцем. И самые наблюдательные не преминули это сразу же отметить — а ими оказались, разумеется, девчата. Та же Павлина Меделка вспоминает: «Янка Купала сильно изменился с того времени, как приехал в Вильно... помрачнел, похудел, ни разу не видела его теперь таким озорным, веселым, как в доме профессора Эпимах-Шипилло». Это объясняется просто: ему теперь вечно будет не хватать времени («Времени очень мало», — писал он в Петербург А. А. Коринфскому 15 апреля 1914 года); обострится и еще одно чувство: «Молодость уходит, а сделано так мало, так мало» (из письма к тому же А. А. Коринфскому от 16 марта 1914 года). Сильно сказывалось на его настроении и то, что жизнь постоянно давала гораздо больше грустных уроков, нежели веселых: «В прошлом нет ничего радостного и светлого, — писал Купала Коринфскому, — будущее тоже в мрачных красках рисуется. Вот и живи тут!»

Но поэт жил — и весьма напряженно, интенсивно, будучи по горло загруженным работой, с сознанием важности этой работы. Он ставил ее превыше всего на свете, и это видно из письма к Б. И. Эпимах-Шипилло о? 28 сентября 1914 года.

Письма Купала писать не любил. Но работа секретаря издательства вынуждала его делать это. И он писал: Б. И. Тарашкевичу — поторапливая того с составлением «Белорусской грамматики» — в «назидание» молодому белорусскому поколению»; Гальяшу Левчику в Варшаву — в связи с подготовкой к переизданию кириллицею его первого поэтического сборника «Чижик белорусский»; Констанции Буйло в Вишнево на Воложинщине, ей, шестнадцатилетней, открывая в ней талант поэтессы, редактируя ее сборник «Курганный цветок», беспокоясь даже за бумагу, на которой предполагалось напечатать этот сборник («...сделал — как умел. Бумага плохая, но лучшей достать сейчас не могли»). Заботы секретаря издательства были, можно сказать, приятными. Иной была работа в «Нашей ниве».