Алатырница не нашлась с ответом. Прозвучало настолько глупо, что она сперва не поверила, что слышит все это от вроде бы разумного княжича. А с другой стороны – с такой убежденностью и верой в сказанное, что даже на мгновение усомнилась: вдруг и правда?
Алёна нахмурилась, рассеянно потрепала коня по влажному от пота плечу.
Она никогда не была хитроумной и прекрасно это понимала, но даже ей суждения Дмитрия казались очень наивными. С чего бы князю жалеть дочь? Ну ладно взрослую забирать из родной семьи, но младенца? Вырастил бы такую, как надо, и не горевала бы она ни о чем. Вон боярышни живут, и хорошо живут, и счастливы, и им бы в голову не приходило грезить о деревенском босоногом детстве. Неужто княжич этого не понимал?
Вспомнился совет Вьюжина, данный князю насчет сына, что того стоило бы отправить на границу, и алатырница в очередной раз подумала, что боярин – очень проницательный человек и наследника, кажется, видит насквозь.
Дмитрий ведь наверняка быстро передумает и запросится домой, оказавшись где-нибудь среди скал и болот, без привычных с детства вещей вроде горячей воды, безо всяких дров, сна вдосталь и возможности вот так, по малейшему желанию, сесть на коня и удрать куда-нибудь в поля, наплевав на обязанности. Сколько-то, наверное, на одной гордости протянет, но вряд ли из этого выйдет что-то путное. И если вскоре с умом позвать его обратно, так, чтобы гордость не задеть, вернется как миленький.
Жаль, что не понимали этого ни князь, ни княжич. Но пытаться открыть им глаза Алёна не собиралась. Это не младший брат, не случайный дурной сверстник из школы и не сосед. Князь вон и Вьюжина не слушал, а Дмитрия она своими попытками переубедить только разозлит и оттолкнет, ругаться же с ним не хотелось – и просто потому, что Алёна вообще не любила ссоры и споры, и потому, что он княжич и мало ли как поведет себя в обиде.
Вместо всего этого она поддержала более мирный разговор о своем покойном отце и с немалым удивлением выслушала обильные восторги на его счет. Княжич не просто уважал Краснова, он явно им восхищался и любил едва ли не больше, чем родного отца. Иван Никитич не только занимался производством самострелов, но и управлялся с ними лихо, получше многих служилых, и именно он учил наследника стрелять, когда тот был совсем мальчишкой. Тогда-то и возникла их привязанность, причем, вполне возможно, взаимная. Жаль, что Краснов так и не завел сына, из него бы мог получиться хороший любящий отец.
Слово за слово, настроение у обоих выправилось. Алёна рассказывала разные пограничные байки, все больше чужие, чтобы лишнего не сболтнуть, Дмитрий – о дворцовых обитателях и местных легендах.
Например, алатырница наконец узнала, откуда рядом с княжеским дворцом такие угодья и почему Китеж не растет в эту сторону. Оказалось, земли эти считались заповедными, и не то что строить дома, но вообще въезжать сюда мало кто имел право. Разумеется, княжич входил в число избранных. Как он сказал доверительно, охота для него была отдушиной, и если бы не она, вообще непонятно, как жил бы. Да только вдоволь резвиться нельзя даже ему: хозяин здешних лесов был строг и в вотчину свою пускал неохотно.
То они шли пешком, то опять посылали коней в намет взапуски, то легко рысили по едва заметным тропкам. Потом лес незаметно сгустился, деревья сблизились, и ехать получалось только шагом друг за другом или на расстоянии – рядом кони помещались не везде, но лес был чистым, без завалов, рачительный хозяин ему достался.
– А мы куда-то в определенное место едем или просто прогуливаемся? – спросила алатырница, с удовольствием вглядываясь в зеленую лесную тишину и вдыхая теплый древесно-прелый запах.
– К реке, – отозвался княжич. – Там место красивое и водяной добродушный, очень лошадей любит и поговорить тоже. Да и лошади в воде поиграть не прочь, Уголек так точно.
Дружески беседовать с водяными Алёне не случалось, природные духи очень не любили желтый янтарь и всячески его избегали. Те из них, что не злые и не пытались путников губить, вообще редко себя людям показывали, только красный янтарь и мог их вызвать для беседы, но там у них и выбора особого не было, сила чародейская не позволяла увиливать. Выходит, что княжичу редкое почтение оказывали.
В Алёне вступили в противоборство любопытство, потому что с водяным познакомиться хотелось, и тревога: она была не уверена, что от духа удастся спрятать янтарь так же, как от людей. Последнее в конце концов победило, и она задумалась, как бы заставить спутника отказаться от такой прогулки, но ее опередили.
Где-то сбоку громко, надрывно завизжала женщина, а следом за тем – оглушительно, жутко затрещало, словно там одно за одним падали деревья. Кони шарахнулись, заплясали, затрясли мордами, но всадники сумели справиться, осадить их.
– Здесь всегда так? – спросила Алёна в растерянности.
Визг повторился, кажется, ближе. В той стороне громко ухнуло, деревья вокруг заходили ходуном, как в бурю. Уголек опять шарахнулся, заржал тоненько.
– Первый раз, – нахмурился княжич.