Янтарное побережье

— Я поляк, но очень хотел бы служить в советской авиации, — настаивал я. — Я хочу учиться в этой школе в Тамбове, там мои товарищи, я хочу вас попросить, чтобы меня послали обратно…

— Но ведь существует возрожденное Войско Польское.

— Я комсомолец, — продолжал я свое, — и ходил в советскую школу.

— Понимаю, но вы — польский гражданин. Народное Войско Польское тоже нуждается в кандидатах в пилоты. Я уверен, что в мундире польского солдата вы встретите своих советских друзей.

— Феликс Дзержинский тоже был поляком, но всю жизнь работал в СССР над укреплением Советской власти и мировой революции, — бодро произнес я.

— Тогда Польша не была независимой. А сейчас в своей стране вы сможете работать над укреплением международного революционного движения, — не остался в долгу майор.

У меня горели уши, перед глазами стояли огненные круги, которые удалялись и росли. Я чувствовал, что ноги подо мной подгибаются, ведь не мог же пол качаться.

— Мои родители живут в колхозе. Я хотел бы вернуться к ним как советский солдат.

— Ваши родители после войны поедут в Польшу.

— Я в любом случае вернусь в свой колхоз.

— Дружище, — сказал спокойно офицер, — не спорь со мной. У меня есть приказ. Я — солдат и ты — солдат, а солдат даже в мирное время должен выполнять приказы.

— Куда вы меня направите?

— В Люблин.

— В какую часть?

— Там находится ваш распределительный пункт. Счастливого пути.

Я вышел, думая о том, что в моей жизни все так неожиданно переменилось, как тогда, десятого февраля, когда в течение двух часов мы должны были покинуть наш дом, город, друзей. Вчера мечты о полетах, сегодня — путешествие в переполненном вагоне.

Я просмотрел все свои бумажки, которые мне дали. Там было направление на кухню за сухим пайком, а также талон на склад. Зачем мне идти на склад? — подумал я. За одеждой? Какой одеждой?

Кладовщик сказал мне, что у него нет никакой гражданской одежды, а одно лишь обмундирование, да и то поношенное.

— Ну так на кой оно мне?

— Как хочешь, — безразлично ответил кладовщик. — Начальник дал тебе талон, а там твое дело.

— Но зачем? — спросил я.

— Чтобы ты не ехал как оборванец. На тебе мятое гражданское тряпье, а ты солдат, — рассердился он.

— Я еду в польскую часть.

— Тем более ты должен прилично выглядеть. Ведь пока что ты солдат Красной Армии.

Я вынул свое направление. И действительно, там было написано:

«Направляем советского солдата, по национальности поляка, рядового Влодзимежа Ковалика в распоряжение…»

Кладовщик положил предо мной не новый, но вполне приличный, выстиранный и отглаженный мундир, шинель и чистое белье. Потом он начал выбирать сапоги, спросив, какой у меня размер.

— Зайди сюда и примерь сам, — в конце концов сказал он.

Скоро я вышел из распределительного пункта в мундире советского солдата. Часовой взял мой пропуск, а я подумал о сержанте-художнике, который сам теперь будет украшать зал.

* * *

На железнодорожном вокзале, без командира, без товарищей, я почувствовал себя одиноким. Мне казалось, что сейчас ко мне подойдет военный патруль и потребует предъявить документы.

Неожиданно на вокзале объявили поезд до Воронежа. Толпа женщин с детьми, с узлами на плечах и чемоданами в руках бросилась к выходу из зала ожидания. Еще час тому назад репродукторы сообщили, что скорый, едущий в этом направлении, прибудет в пятницу, т. е. через два дня, поэтому я решил ехать любым пассажирским в сторону Минска, а тут как раз появился скорый.

На путях было полно народу. Никто не искал подземного перехода, все перелезали через ограждения, через другие поезда, под вагонами товарных составов.

Довольно долго мы стояли на холоде на заснеженном перроне, вглядываясь вдаль, откуда ждали прихода поезда. Мороз был небольшой, всего несколько градусов, а воздух чистый. Когда я посмотрел в сторону, откуда должен был прийти поезд, мне показалось, что равнинам нет конца, что мой взгляд достигает Уральских гор. Даже глаза заболели оттого, что я долго смотрел, не идет ли поезд; то и дело мне казалось, будто я вижу маленькую, как муха, точку, но это только черные пятна прыгали у меня перед глазами. Я было подумал, что у меня не в порядке зрение.

Наконец прибыл поезд, такой обледеневший, словно он пробивал туннель в сугробах. Он появился как будто из-под снега, вот почему издали его было трудно обнаружить. На крыше вагонов лежал полуметровый слой снега, из-под которого почти не видны были вентиляционные трубы. Паровоз покрывали огромные сосульки, темно-зеленые вагоны потеряли свой цвет, они были грязными, обвешанными серыми людьми.