Янтарное побережье

— И в другом месте вы бы тоже состарились. Тут уж ничем не поможешь.

«Остряк-самоучка», — подумал с яростью старик и вновь перешел в нападение:

— У тебя что, профессии нету? Не можешь жить по-человечески, в городе? В Варшаве, например? Красивый город, я ездил туда несколько раз к внучке.

— А я как раз оттуда.

— Тогда уж совсем ничего не понимаю. Другой все на свете отдаст, только б жить в Варшаве, а он сюда, в эти пески. Не обижайтесь, но скажу: никогда не думал, что найдется другой такой псих, как я. Из столицы в эти пески! Да вы от скуки тут с ума сойдете. Взбрендило! Во всяком случае, от души желаю, чтоб это у вас прошло как можно скорее. Не пожалеете.

— Да разве угадаешь, буду или не буду жалеть? Выясним после. Может, каждую жизнь стоит пожалеть, может, каждая могла бы стать лучше, счастливее? Но у меня нет пока причин заламывать руки. Я художник. Про меня говорили: подает надежды, может, я еще и сейчас подаю.

— Что же, выходит, чтоб нарисовать три-четыре деревца, вы закладываете сад?

— Нет, не в том дело, — рассмеялся бородач, — впрочем, трудно сказать, может тот, кто сам посадил, лучше и нарисует? Вы ведь не знаете, да откуда вам и знать, — продолжал он, — что такое сегодня художник, во всяком случае, честный художник. Не в деньгах даже дело; если есть связи, знакомства, неплохо можно заработать. Я, например, за несколько лет заработал халтурами столько, что купил это поле, да еще кое-что на обзаведение хозяйством осталось. Суть в другом. Я просто перестал верить в то, что делал.

Выставка? Да, пожалуйста, выставка. Даже похвалили, больше, что-то купили. Еще одна выставка, и опять то же самое. И так можно до самой смерти. Только зачем? Если ты, друг, честный художник, ты побываешь на этой своей выставке как зритель, так, через несколько денечков после открытия, когда смолкли восторги коллег и всяких там баб-психопаток, и увидишь — пустота, в лучшем случае скучающие морды или парочки, которые оказали тебе честь посещением, потому что дождик, они не вникают в смысл твоих исканий, а ищут местечка, где б можно нацеловаться. Вот и спрашиваешь себя: зачем ты, собственно, этим занимаешься, не потому ли, случаем, что только одно это умеешь, что это твоя — смилуйся, боже! — профессия?

Старик рассмеялся.

— А здесь что? Другое, да? Посадишь саженцы, зацветут, начнут плодоносить. Продашь — проешь, купишь какую-нибудь тряпку, может, что отложишь. На следующий год опять продашь — купишь, проешь и так по кругу. Выращиваешь, чтоб одеться, наесться, иметь крышу над головой. Ведь это то же самое. Любит меня кто-то за эти яблоки, что ли? Какое там! Покупают, норовят урвать у деда побольше яблок, а дать поменьше.

— Знаю. Но ваша работа имеет другой смысл, она конкретная. Это меня и привлекает. В конце концов можно подсчитать: сколько собрал яблок, сколько людей этими яблоками накормил. Даже эту почву, вновь созданную почву, можно измерить.

— Сантиметр в год. Какие тут измерения?!

— А это немало. После вас что-то останется, наверняка останется: участок урожайной земли, прекрасный сад. А после меня — художника — что останется? Может, что-то и останется, а может, совсем ничего? Риск слишком велик. Кому хочется умирать банкротом?

— А, вот и приехали. Вы боитесь. Боитесь риска. Но вам его так и так не избежать. То, что вы тут затеяли, тоже большой риск. Может, и больше. Лучше гуляйте по Варшаве да думайте: я художник, но меня не понимают, а у меня полный порядок.

— Ну для такого дела я слишком честный.

— Таких еще не видывал. Попадаются?

— Разговор у нас непростой. Мне пора. Вон, ждут воды́.

Старик посмотрел ему вслед. «Устал от цивилизации, как это говорят по телевизору. Эхе-хе… Пройдет. Второго такого психа, как я, во всем мире не встретишь. А ведь надо же, разболтался-то как!»

Когда в пятницу он шел в магазинчик, бородач сбрасывал с фуры жерди для первой, примитивной еще, ограды. Он приветствовал его издалека, крикнув:

— А я все-таки остаюсь! Будут два колышка на этих песках!

Старик проорал в ответ:

— Сумасшедший вы, вот и все!

— Не страшно…

Больше он ничего не услышал: налетел ветер и зашумели ветки. По озеру темными полосами прошла рябь. Он снял шляпу, дождался прохладного дуновения. Глянул на художника: тот стоял, выпрямившись во весь рост, голый по пояс, и тоже чего-то ждал.

— Как я раньше… Идиот, псих, сумасшедший, — проворчал старик и нахлобучил на седую голову шляпу.

Перевод С. Свяцкого.

Ангина

1

Солнце побагровело, разбухло и двинулось огромным шаром над пляжем, всасывая в себя песок, из-под пальцев летели вверх его раскаленные зерна, между корчащимися в огне одеялами возникали огненные столбы кварца.

Она вскочила и, заслоняя глаза, бросилась сквозь сухой секущий дождь. Лихорадка влекла ее вверх. Она спешила, вне себя от страха, готовая к тому, что солнце оторвет ее от земли, засосет вместе с песком.

Она мчалась к морю. Стремительнее. Все стремительнее. Еще один прыжок. Во что бы то ни стало надо его совершить, оттолкнуться посильнее от грунта. Или она успеет в воду, или ее засосет солнце.