Янтарное побережье

Он свернул на оживленную поперечную улицу. Купил в самообслуге хлеба и колбасы. Постоял перед кино, поглядел на фото. Касса закрыта, табличка висит: «На сегодня все билеты проданы». Следом приостановились две девицы в коротких юбочках. Захихикали, подтолкнули одна другую. Разинь рот — вмиг заарканят. Голяж покосился на их костистые коленки. Им овладело неясное тоскливое чувство. Он зажал покрепче под мышкой буханку хлеба и двинулся прочь по улице, сияющей неоновыми огнями.

Все жильцы уже были дома, он пришел последним. В однокомнатной квартирке с кухней их жило шестеро, все с одного завода, хотя из разных бригад и отделов. Хозяин квартиры года два назад развелся. Не захотел жить в одиночку, пустил к себе товарища. Сначала одного, потом двоих, троих. Через некоторое время вся квартира была заставлена кроватями. Еле хватало места для шкафа и непокрытого стола, за которым вечерами играли в карты, пили вино и писали письма. Не по душе Голяжу была эта комната. С ее обитателями, которые были значительно старше, он так и не сжился. Но выбора не было. Из двух зол предпочитают меньшее, а здесь было удобнее, чем в общежитии.

— Что там у тебя, Юзек? — спросил могучего сложения усач лет сорока, лежавший на кровати положа ноги на спинку. Он работал слесарем, как и Голяж. На завод пришел полтора десятка лет назад, почти во времена послевоенного восстановления. — Говорят, у тебя парня чуть не придавило.

— Зенек сунулся под тележку. Черт, еле выволок.

— Накрылось бы все соревнование.

— Само собой. Не только число вагонов в счет идет. Кончись все даже просто травмой, и того хватило бы.

— Что с Зенеком сделал? Слух идет, вы разругались.

— Велел ему к врачу сходить, а он обиделся. Мол, я его обратно на линию не пускаю. А что мне с такого? Ему лишь бы наряд закрыли, а кто вкалывать будет, его не касается. Не исправится — заявлю, чтобы уволили.

— А ты по душам с ним говорить не пробовал?

— Чего?

— Всему заводу видно, что с парнем что-то не то.

Голяж минуту подумал.

— А мое какое дело? Взрослый мужик, пусть сам о себе печется.

— Твое, не твое, а все-таки что с ним?

— Он на этот счет не распространяется.

— Ты когда-нибудь видел, как он завтракает?

— Нет.

— То-то. Вы за еду, а он в сторонку. Я разочек глянул — он всухомятку хлеб жует. Что-то не вяжется. Живет один, имеет под две тысячи в месяц, а колбасы купить не на что. Пьет, что ли?

— Не видел его пьяным. Ни на работе, ни на улице.

— Куда ж он, черт, деньги девает? На книжку кладет? Алименты платит? Ты, да чтоб не знал!

Голяж пожал плечами.

— Святой истинный крест, не кручу.

— Я одного такого знал, он пух с голода, копил на мотоцикл. Каждый грош откладывал. Накопил, заимел и гробанулся. Гнал, как бешеный, сотню в час — и в дерево. И в клочья. Полдня потом руки-ноги собирали.

— Не жрать, на мотоцикл копить — это глупости, — вмешался кто-то еще. — Иное дело, если на квартиру.

— На квартиру не накопишь, — понуро сказал Голяж. — Ни в одиночку, ни тем более женатый. Детки все съедят.

— Брось, Юзек, — сказал здоровяк. — Тебе первому дадут вне очереди. И еще заводской совет за тебя доплату внесет. Там таких, как ты, усердных любят.

— А Зенека спиши, — посоветовал другой. — Возьмешь вместо него кого-нибудь покрепче, чтобы вкалывал с утра до ночи.

Голяж встал и, чувствуя, как все смотрят ему вслед, молча пошел на кухню. Поставил кастрюльку под кран, наполнил водой наполовину, перенес на газ, чиркнул спичкой. Нарезая хлеб, думал, что насчет увольнения это уж слишком. Зенек свой в доску, это всем известно, и ни о чем таком речи быть не может. Мужик прав, завтра надо будет потолковать с глазу на глаз. Если парню и впрямь трудно, можно сходить в комитет ССМ[65], а то и в партком. Человек из бригады Голяжа — теперь, поди-ка, с этим на заводе посчитаются.

Вода в кастрюльке закипела, и Голяж всыпал в кипяток ложки две ячменного кофе. Ужиная, думал о семье. До встречи с ней еще три дня. Он приедет в городок в субботу в одиннадцать вечера, тихо постучится. Хелена откроет. Они будут лежать в жаркой постели, разговаривая шепотом, чтобы дети не проснулись. Хелена прижмется, по ласке соскучилась, а у него глаза будут слипаться от усталости. Следующий день проведут вместе, возня с детьми, домашний обед, прогулка, вечером лягут пораньше. В два ночи он встанет, поцелует Хелену и уйдет так же тихо, как пришел…

Поужинав, он сполоснул кружку холодной водой и вернулся в комнату. Прежний разговор не возобновился. Двое уже похрапывали в подушку, остальные готовились ко сну. Ложились тут рано, общий будильник был поставлен на пять утра.