Япония. Введение в искусство и культуру

В случае с термином «бигаку» известна даже дата его создания. Это был 1880 год. Именно тогда возникла необходимость в переводе иностранной литературы с европейских языков на японский. Интересно, что развитие было таким быстрым, что уже через три года после появления термина «бигаку» самый главный университет в Японии — Университет Токио — открыл собственный курс эстетики. Именно тогда японских студентов впервые начали обучать этому направлению в философии. Уклон при этом приходился на Запад. В то же время собственную многовековую традицию японцы довольно долго оставляли в стороне. Только в начале ХХ века появились люди, которые смогли соединить европейскую и японскую эстетику.

Эстетические категории в японском искусстве

Одна из самых ранних эстетических категорий эпохи Хэйан — окаси. В то время этот термин имел значение «восхитительный» или «очаровательный». Сейчас, спустя многие сотни лет, слово «окаси» переводится как «смешной».

Чтобы получить представление о частоте употребления этого термина, достаточно будет сказать, что в произведении Сэй Сёнагон «Записки у изголовья» этот термин употребляется ровно четыреста шестьдесят шесть раз. Автор использовала его для описания таких сцен как прекрасный весенний рассвет, нераскрывшиеся почки ивы, стрекот насекомых осенью и в других случаях, когда необходимо было охарактеризовать утонченную красоту вещей или явлений.

Еще один термин — «фурю» — переводится как «вкус», «изящество». Это слово берет свое начало в Китае, где существовал термин «фэнлю», означавший «хорошие манеры». В Японию он пришел около VIII века и изначально использовался при описании изысканных вещей и манер.

В XII веке понимание категории фурю разделилось на два направления. С одной стороны, его использовали при описании народных исполнительских искусств. С другой стороны, говоря о фурю, подразумевали красоту ландшафтных садов, цветочных композиций и архитектуры. Наконец, в эпоху Эдо (1603–1868) фурю стал ассоциироваться с художественной литературой, известной как укиё-дзоси, и регулярно появляться в заголовках гравюр на дереве укиё-э.

Следующий термин «югэн» переводится как «таинственное», «сокровенное». Считается, что югэн нельзя постичь интеллектом. Изначально это был термин, который часто использовался в буддийском контексте. Чтобы понять эту скрытую, таинственную красоту, нужно пропустить ее через свою сущность.

Югэн предполагает состояние, которое остается за рамками вербального выражения. Известный японский драматург Дзэами Мотокиё (1363 — ок. 1443 гг.) писал: «Наблюдать, как солнце опускается за холм, покрытый цветами. Блуждать в огромном лесу, не думая о возвращении. Стоять на берегу и смотреть вслед лодке, которая исчезает за далекими островами. Созерцать полет диких гусей, замеченных и потерянных среди облаков. И тонкие тени бамбука на бамбуке».

Значение тайны, глубины, скоротечности и печали нашло особенно яркое выражение в драматургии XII–XV веков. Еще один пример — стихотворение, в котором содержится описание осенней луны, и читатель способен представить крик оленей, отсутствущий в тексте.

Термин «моно-но аварэ» характерен в первую очередь для литературы периода Хэйан. Моно-но аварэ можно перевести как «печальное очарование вещей». Это глубокая, чуткая оценка эфемерности жизни, красоты природы, понимание, что жизнь очень скоротечна и имеет оттенок печали. Читая японскую литературу периода Хэйан, моно-но аварэ можно найти почти в каждом предложении, в особенности в дневниковом жанре. Это чувство иногда может сопровождаться восхищением и радостью, но при этом человек продолжает помнить, что жизнь скоротечна. Например, цветение сакуры прекрасно, но человек, который любуется деревьями в цвету, знает, что вскоре эти лепестки непременно облетят. Это можно назвать квинтэссенцией понятия «моно-но аварэ».

Так, Сэй-Сёнагон в своей книге «Записки у изголовья» пишет: «Наступил рассвет двадцать седьмого дня девятой луны. Ты ещё ведёшь тихий разговор, и вдруг из-за гребня гор выплывает месяц, тонкий и бледный… Не поймёшь, то ли есть он, то ли нет его. Сколько в этом печальной красоты! Как волнует сердце лунный свет, когда он скупо сочится сквозь щели в кровле ветхой хижины!» В другом месте «Записок у изголовья» читаем: «Мне нравится, если дом, где женщина живёт в одиночестве, имеет ветхий заброшенный вид. Пусть обвалится ограда. Пусть водяные травы заглушат пруд, сад зарастёт полынью, а сквозь песок на дорожках пробьются зеленые стебли… Сколько в этом печали и сколько красоты! Мне претит дом, где одинокая женщина с видом опытной хозяйки хлопочет о том, чтобы всё починить и подправить, где ограда крепка и ворота на запоре».

Две оставшиеся эстетические категории — это ваби и саби.