Японская поэзия серебряного века

В пасмурный день
по теченью плывут хризантемы —
лодок не видно…

В Атами[105]

Сливы розовый цвет
между скал, над волнами прибоя,
близ гнездовья чаек…

Из цикла «НАЧАЛО ОСЕНИ В ГОРАХ»

* * *

Ярко светит луна,
но тени берез незаметны —
роща в тумане…

Осмотр зверофермы, где разводят лис, в северном районе Каруидзава[106]

Хаги цветут.
Всхожу на вершину Асама,
облака раздвигая…

Из цикла «ХРИЗАНТЕМЫ»

* * *

Хризантемы в полях —
под дождем цикады распелись
в честь Тринадцатой ночи.[107]

* * *

После дождя
свет луны с отливом холодным —
хризантемы белеют…

Из цикла «ВИДЫ МОРЯ В ДНИ ПРОВОДОВ ВЕСНЫ»

* * *

От огней маяка
блики перебегают в бурьяне.
Месяц весенний…

Мыс Сиодзаки

Роса на пшенице.
Набегают неспешно на мыс
валы прилива…

Переправляюсь в лодке на остров Комамэ

Яблонь цветенье —
после недавнего ливня
море белым-бело…

Поэзия киндайси

ПОЭЗИЯ И ПОЭТИКА КИНДАЙСИ

Расцвет романтических «стихов нового стиля» в последнее десятилетие XIX в. обозначил конец периода ученичества японской поэзии, которая была вынуждена за два десятилетия «наверстать» разрыв с Западом в несколько веков, стремительно минуя неизбежные в развитии литературы буржуазного общества этапы сентиментализма и романтизма. Ускоренные темпы литературного процесса придали «ученичеству» японских поэтов некоторую сумбурность и внесли в их творчество элементы эклектики, но уже ко времени русско-японской войны положение выравнивается, и далее Япония идет нога в ногу с Европой и Америкой. Так, символизм появляется в японской поэзии хотя и позже, чем во французской или бельгийской, но почти тогда же, когда и в русской; футуризм запаздывает лишь на три-четыре года по сравнению с Италией и Россией, дадаизм — всего года на два по сравнению с Францией. Японский сюрреализм, хотя и ориентировался на манифесты Бретона, в целом был явлением вполне самостоятельным и развивался параллельно со своими европейскими аналогами в 20–30-е гг. Далее же японская поэзия, как и другие виды литературы и искусства, породила немало оригинальных модернистских направлений и школ.

Поэзию киндайси нельзя считать вторичной по отношению к литературе Запада, которая время от времени давала японской литературе мощный стимул к обновлению. «Силовые линии» влияния той или иной национальной литературы, того или иного отдельного автора довольно четко проступают в истории киндайси. Японские поэты киндайси Нового времени выбирали в качестве «маяков» те имена и школы, которые соответствовали их духовным запросам. Так, Симадзаки Тосон и другие поэты романтической школы предпочитали английскую лирику XIX в.: Байрона, Шелли, Вордсворта, Китса — тех авторов, чье творчество открывало внутренний мир человека в глубинном постижении природы. Дои Бансуй, склонявшийся к умозрительной медитативной лирике, черпал вдохновение в поэзии Гете и Гюго. Поздние романтики Кюкин и Ариакэ, ставшие затем пионерами японского символизма, питали слабость к английским прерафаэлитам, упивались красотой туманных образов Д. Г. Россетти.

Китахара Хакусю, Киносита Мокутаро и прочие участники богемного «Общества Пана», естественно, ориентировались на французских декадентов, вознося хвалу музе Верлена и Рембо. Их ранняя лирика, создававшаяся в суровые годы нарастания классовой борьбы в Японии и жестоких репрессий против социалистов, была демонстративным уходом от жгучих проблем современности в сферу «чистого искусства». Течение символизма удерживало позиции в литературном мире страны более тридцати лет, оставаясь прибежищем для всех поэтов, желавших держаться в стороне от общественных движений и классовых столкновений. Впрочем, и поэты-гуманисты общества «Береза», и приверженцы народно-демократической школы минсю-си, до которых докатились отзвуки Октябрьской революции, жили в основном идеалистическими представлениями, отрицая марксистские догмы. Они зачитывались Толстым и Достоевским, переводили Верхарна и Уитмена, но, воспевая величие народа-труженика, не могли и не хотели оценивать стачки и «рисовые бунты», потрясавшие Японию в 1918 г., с классовых позиций.