Ярем Господень

«…по выписке против челобития Темниковского уезда Саровской пустыни строителя с братиею о купленных, поступных и вкладных той пустыни землях, приказали: „Доложить Ея Императорскому Величеству с мнением, что не соизволит ли Ея Величество указать земли за оною пустынью утвердить вечно, для неимущества доходов, крестьян и руги другим не в образец“».

— Вот таково мнение Правительствующего Сената! — служитель тут же успокоил: — Уж коли Сенат определился во мнении — государыня умилостивится… Надобно немного подождать. Полагаю, что невдолге императорское величество соизволит подписать указ. Надейтесь, святой отец: обрящете!

Уезжал Иоанн из Петербурга в начале октября.

Накануне отъезда у Серебрякова вечером долго сидели за столом. Саровец, умягченный непритворной грустью Михаила, тихо пожаловался:

— Устал я донельзя. Давно бы мне сидеть в обители неисходно, а всё-то трясу свои старые кости по дорогам, а дороги не гладки… Ну что ж, не мной сказано: на сем свете не устанешь, так и на том не отдохнешь!

— То — правда! — подхватил купец. — Спасибо тебе, отче, что не погнушался — завернул ко мне во двор. Я с тобой, как прежде с батюшкой, отвёл душеньку в разговорах, исповедовались мы друг другу. Ныне створы души открыть дорогова стоит! Кланяйся в Арзамасе нашим, а и городу поклон!

Иоанн благодарил Серебрякова:

— Благодарствую за привет, за хлеб-соль! Не знаю, не знаю, в эту Голландию я боле ни ногой. Ни в кои веки!

На повороте, у развилки дороги, сильно тряхнуло рыдван, но воспоминание о Серебрякове не оборвалось. Зачем-то Михайла в тот прощальный вечер напористо возразил:

— Ни в кои веки… Не говори так, отче. Не зарекайся!

Не знал тогда Иоанн, что выпадет ему и ещё раз дорога в Петербург. Его последняя дорога…

В Москве давний доброхот из Синодальной конторы порадовался подвижке дела о земле. Склонил голову набок, выслушал о хождениях в Верховный тайный и Сенат, умно посоветовал:

— Не торопись, святой отче, в свои палестины. Бумаги сенаторов долго не задерживаются — государыня утвердит заключение сановных в самой скорости теперь же, в октябре. Ну, уедешь, и тем же следом трястись обратно — ужели этова тебе надо?

— Не хотелось бы…

— Вот и я об этом!

Наконец-то настали праздные дни.

Теперь Иоанн то просиживал в книжной келии Новоспасского монастыря, где всегда находил пристанище по приезде в Москву, то, как не было дождя, ходил по Москве, раз и навсегда покоренный её красотой, домовитостью, её шумной повседневной жизнью.

Он хорошо знал Китай-город, Белгород, третье окружье центра — Скородум и четвёртый пояс — Стрелецкую слободу, что опоясывали Московский Кремль — Царь-Город.

К началу XVIII столетия Москва стала быстро перестраиваться. В Белом городе уже большей частью, поднялись каменные дома. На бровке Неглинной, противу Кремля, возникли каменные палаты Голицина и Троекурова. Выше этих палат вздымался дворец Гагарина. На Ваганькове появился дом дьяка Иванова с диковинными «голландскими щипцами», на месте Опричного дворца — дом адмирала Апраксина, выстроенный на итальянский манер. Все эти дома смотрелись на Кремль и не случайно — жили-то в них родичи бояр Романовых по женам царей Михаила Фёдоровича, Алексея Михайловича и Фёдора Алексеевича.

В этих своих хождениях по белокаменной Иоанн покупал книги. Он давно собирал то, что окормляло духовно, что будило мысль. Ещё Павел — архимандрит Спасского в Арзамасе изрекал не раз в долгих беседах: книга — это знатье минувшего, нынешнего и загляд навперёд — помни сие!

Иногда попадало в руки и то, что не выходило из печатни — такое рукописное, чего бы осторожному монаху и сторониться. Донесут, при случае, недобрые люди до той же Тайной канцелярии — обеляйся потом, доказуй, что разум затмило, как обретал. На что же запрет? Видел, понимал Иоанн, что давно уж на православие наступает латинство через тот учёный Киев, а через немцев — лютеранство. И что далась им Россия?! Не дерзает же нагло православие на Запад… И вот русское священство в постоянном борении с иноземным, а это чуждое волей-неволей поддерживал то царь Пётр, а теперь императрица, плотно окруженная немцами. И тот же Феофан Прокопович, что главенствует в Синоде. Пишут умудренные православные противу хитроумных ересиархов, взывают свято хранить чистоту православия, не поддаваться вражьему лукавству. Ищет, ищет Иоанн обличения отцов русской церкви — пусть просвещаются нынешние и будущие монахи, чтобы духовным мечом отражать нашествие инославных…

3.

Три года было царевне Анне, когда умер её родитель царь Иван Алексеевич, родной брат и соправитель Петра Алексеевича.

Девочка выросла с двумя сёстрами в селе Измайлове под присмотром своей матери Прасковьи Фёдоровны из рода Салтыковых.

Царь Пётр жаловал племянницу и по политическим соображениям выдал ее замуж за принца Фридриха-Вильгельма сына герцога Курляндского. Супруг Анны оказался не очень-то крепким и сразу после свадьбы в январе 1711 года, после «небывалой попойки герцог мог доехать только до мызы Дудергоф и здесь, в сорока верстах от Петербурга, скоропостижно скончался».