Ярослав Домбровский

Поручик 6-го стрелкового батальона Огородников и еще два офицера (Зейн и Готский-Данилович) попали за панихиду в тюрьму, другие получили меньшие наказания. В Варшавской цитадели и в Модлинских казематах Огородников умудрился вести дневник и чудом сохранил его. «Сегодня, — писал он 24 июня 1863 года, — ровно год, как Повонзковская походная церковь вместила в себе пятьдесят человек, собравшихся вспомнить своих расстрелянных товарищей: Сливицкого, Арнгольдта, Ростковского. Воспоминание о молодых друзьях свободы вызвало у кого горячие слезы и молитву, а у кого — бурю в груди, горечь и желчь. Сегодня ровно год с последней на свободе ночи — тревожной и бессонной. Вследствие некоторых политических обстоятельств я целую неделю не был в своей квартире […]. Проедет ли по улице в эту светлую ночь казак, прогремит ли под окнами экипаж, остановившийся у ближайших ворот, — я невольно вскакивал с постели и подходил к окну посмотреть, не гости ли в гости звать меня приехали? Рано встал […] и поехал на Повонзки.

Подъезжая к заставе, я увидел шедшего с Повонзок Крупского, который жил в городе; он издали делает мне жест рукой: «напрасно», я останавливаю дружку[15]. Крупский говорит мне:

— Едем назад… Напрасно, никого нет.

— Как никого? Вчера же обещали быть, и всем, вероятно, известно?! — возражаю я с досадою (вероятно, от бессонной ночи).

— Почти никого нет. Я был в нескольких батальонах… Теперь там молебствие и, кажется, панихида не состоится, — сказал Крупский.

— Не может быть! Садись, поедем… Если никто не пожелает, так мы с тобою вдвоем отслужим, но отслужим непременно, — возразил я.

Поехали мы; у бараков 7-го батальона увидел я Аристова, разговаривавшего с незнакомым мне офицером (это был Готский-Данилович); увидел я, как между зимними и летними бараками шло молебствие по случаю «счастливого, чудесного избавления от смерти великого князя Константина». Я подошел к Аристову и просил его караулить попа (Виноградова), а между тем сам отправился к другим знакомым офицерам. Молебен окончился, и я, вышедши из барака Михайлова, увидал, что Аристов и Данилович подошли к попу и что фигура и жесты последнего выражали нерешительность. Быстро подошел я к попу и убедил его отслужить панихиду. Все мы, кроме Даниловича, который исчез незаметно для меня, направились к походной церкви, вблизи которой стояли кучки артиллеристов. Дорогой громко разговаривал с Аристовым и с досадою отвечал попу (Виноградову) на некоторые вопросы».

Сразу же по окончании панихиды священник донес о ней начальству, назвав Огородникова как организатора панихиды и изложив, не без преувеличений, содержание своих разговоров с ним. В дневнике Огородникова описываются два его разговора с Виноградовым во время следствия.

Первый разговор произошел сразу же после ареста при генерале Мегдене, командовавшем войсками, которые были собраны на Повонзках. «…Я не дожидался вопросов, — рассказывает Огородников, — и громко произнес:

— Да, это я был на панихиде; я изъявил желание помолиться за тех, кто заслуживает сожаления, а не проклятий, которые им посылал поп. Меня только удивляет, зачем священник, добровольно отслужив панихиду, потом донес на нас.

Генерал возразил, что можно было бы помолиться и дома за них. На это я промолчал и, обратившись к попу, со смехом спросил:

— Так ли аккуратно он возвратил деньги за панихиду, как донес на нас?

— И деньги отдал, — ответил он, смутившись еще более».

Другой разговор состоялся позже, когда уже началось формальное следствие. Вот как он описывается в дневнике: «Увидав на дворе священника Виноградова, пугливо сторонившегося всех, я подошел к нему с несколькими офицерами и шутливо сказал:

— Вы попадете туда, иде же…

— Червь не умирает и огнь не угасает, — докончил кто-то.

— Презренный, — прошептал третий.

Жаль было смотреть на «презренного» — так он перетрусил. Я отвел его в сторону.

— Не сказали ли вы чего лишнего обо мне?

— Я сказал только, что, идя со мною на панихиду, вы говорили о составленной для Польши конституции, которою поляки недовольны, и о намерении государя дать конституцию и России.

— Только?

— Еще что по поводу выстрела в великого князя Константина Николаевича вы сказали: «Нельзя судить о поступке человека, не зная побуждений его к нему».

— Только?

— Ей-богу, только.

— Зачем же вы это приплели к панихиде?

— Да Хрулев[16] велел непременно все сказать и напугал меня, — покраснел Виноградов».

Указание на семидневную отлучку из-за «некоторых политических обстоятельств» и намек на ожидание ареста в ночь накануне панихиды в первом из приведенных отрывков показывают, что Огородников был тесно связан с конспирацией и выполнял какие-то важные поручения военной организации. Вероятно, поручения были связаны с готовившимся, но не состоявшимся восстанием. Такое предположение подтверждается другим местом дневника, где Огородников писал: «За пять дней до ареста некоторые обстоятельства побудили меня все продать».