Ярость

— Я должен был оставить это другим, но не мог удержаться. Я посчитал, что после произошедшего нам следует устроить это дело между собой. Опять же, мне хотелось дать возможность попрощаться со своей приятельницей и жертвой. В конце концов, много лет она должна была быть для вас кем-то вроде сестры.

Эдмуд Фальк снял пальто, огляделся, тщательно повесил его на спинке одного из стульев в аудитории. И выжидающе поглядел на Шацкого.

Прокурор Теодор Шацкий не спешил. Он подозревал, что Фальк ожидает какой-то длительной речи, в которой он сам будет излагать свой ход рассуждений, только он слишком устал. А кроме того, не было чем хвалиться. Мало блестящих рассуждений в духе Шерлока Холмса, очень много предчувствий и прокурорской интуиции. Уже раньше что-то царапало его где-то на заднем плане, почему это службист Фальк не выполнил всех процедур по делу Кивита, почему, вопреки его личным указаниям, он не прижал членов семьи. Опять же, его бунт в отношении Клейноцкого, который угадал мотивы убийц Наймана. Но прежде всего — интуиция.

— Я мог бы задать вам сотни вопросов, — сказал он. — Но задам всего два. Вам не было ее жалко? Некжели дело было столь важным?

— Очень жалко. Но это был логический выбор, — ответил на это Фальк. — Впрочем, Виктория размышляла над этим очень долго, и к этому она была готова. Вам следует знать, что у нее было уже много попыток самоубийства. Один раз я спас ее лично. А только лишь таким образом ее… — он снизил голос, глядя на Шацкого с тонкой усмешкой, — жертва не стала напрасной. Неужели я должен пояснять, сколь огромное значение это имеет.

Шацкий, соглашаясь, кивнул. Еще в тот самый вечер, возвращаясь домой, он понял значение смерти Виктории. Девушка руководствовалась не общественной справедливостью. Ее месть имела личный мотив, из-за чего, раньше или позднее, а скорее всего — раньше, проверяя очередные базы данных, они, в конце концов, вышли бы на нее и арестовали. Что представляло собой угрозу для всего предприятия.

Ее смерть сделала практически невозможной выяснение дела Наймана. И Фальк был прав: это был логичный выбор. Наверняка он объяснял это девушке настолько тщательно, что она верила в его объяснения сильнее, чем в собственные мысли. Точно так же, как ранее он подсунул ей материалы ее семьи и умело подпитывал ненависть и жажду мести. На сколько лет вперед планирует преступный гений? Сколько комбинаций ходов на шахматной доске он в состоянии предвидеть? Наверное много.

— Почему я? — спросил Шацкий.

Фальк повел глазами, словно куда-то спешил.

— Ну вы же знаете, — ответил он. — Потому что вы могли открыть правду. Избавление от вас, признаюсь, было упражнением, требующим много умственных усилий. Убийства вы бы никогда не оправдали. Вы являетесь, вы были, одним из величайших праведников среди известных мне людей. Подкуп в игру никак не входил. Для многолетних манипуляций и обманов вы слишком умны, мы могли бы попасться по самой глупой ошибке. А так? У нас имеется видеозапись смерти Наймана, которая в течение долгих десятилетий будет выполнять свое учебное задание, если ее показывать соответствующим людям. Со смертью Виктории потерялся последний ведущий к нам след. Вы — в качестве убийцы — уничтожены как человек, с вами конец как с прокурором, вы лишены какой-либо веры в качестве свидетеля. Идеальное решение.

Шацкий кивнул.

Все это было правдой.

— Поймете ли вы, если я скажу, что целью этой инсценировки, на самом деле, вовсе не было выведение вас из игры?

Шацкий удивленно глянул на асессора.

— Это логичный выбор, — продолжал Эдмунд Фальк. — Нам нужен некто по-настоящему исключительный. Праведный, справедливый, харизматический и бескомпромиссный. И при всем этом — опытный следователь.

— Для чего нужен?

— Для того, чтобы нас повести.

Шацкий вздохнул.

— А вам не приходило в голову просто попросить?

— А что бы вы на это ответили?

— Естественно, что в первую очередь бы не согласился, потом начал следствие, разогнал бы всю вашу идиотскую шайку на все четыре стороны, а вас посадил за решетку ради предостережения всех психов со склонностью к самосуду.

— А что вы скажете сейчас?

— Сейчас я попросту не соглашусь, — солгал прокурор.

Эдмунд Фальк обошел выдвинутую из стенки полку с трупом, подошел поближе и встал напротив Шацкого.

— Давайте уже покончим с неприятной частью, хорошо? — неспешно произнес он. — Понятное дело, все то, что случилось ночью со среды на четверг мы записали со всеми подробностями. Эта запись — не орудие шантажа, но страховой полис. Мы не собираемся ею пользоваться, но если почувствуем угрозу, тут же поменяем свое мнение. Наверняка сейчас вы считаете, что все это до задницы, поскольку и так через несколько минут собираетесь признаться в содеянном. Но человек не живет в вакууме. Если все случившееся станет известным, это выжжет неизгладимое пятно на всех близких вам людях. Мне бы хотелось, чтобы вы об этом помнили, но одновременно обдумали мое предложение и согласились на него из моральных соображений.

— Сказал шантажист, — фыркнул Шацкий.