Ярость Белого Волка

Расстояние было небольшим, поэтому Курбат решил стрелять в лицо. В улыбающуюся, надменную рожу. Прицелился. Сцэк! Осечка. Еще раз. Опять осечка… Твою же мать!.. На третий раз грянуло. Дым оттащило ветром, и глазам открылась апокалипсическая картина: всадник продолжал сидеть на лошади, только вместо лица была сплошная кровавая каша. Минуту-две стояла оглушительная тишина, примолк даже домашний скот.

А потом случилось то, чего Курбат ну никак не ожидал от поляков. Вооруженные до зубов воины короля Сигизмунда, представители одной из лучших европейских армий, словно зайцы, попрыгали в сани и помчались, не разбирая дороги, прочь из деревни. Курбат вскочил на навозную кучу и с обеих рук выстрелил вдогонку из пистолетов.

Европейцы, потеряв командира, нередко в панике покидали поля сражений. Но чтобы восемь от одного! Хотя хороший стрелец мог стоить и больше.

Перезарядив на всякий случай оба пистолета, Никифоров вышел к дубу. Мертвый всадник по-прежнему сидел верхом. А рыжий конь, чуть наклонив морду, пялился на подходившего человека, сведя в кучу глаза.

Курбат вытащил ногу покойника из стремени, и тело повалилось на землю.

– Похороните его, – негромко сказал он подошедшим крестьянам.

– Ты хто, батюшка? – спросила из толпы какая-то старуха.

– А теперь ужо и не знаю, – пожал плечами Курбат. – Вы эта… и тама двоих тоже… – показал рукой на дальнюю избу, на крыльце которой с растрепанными волосами стояла изнасилованная поляками баба.

– Да в лес их свезти, пусть волки пируют! – сказал широкоплечий крестьянин.

– Волки падаль не едят, – ответил Курбат. – Схороните так, чтобы найти никто не мог.

– Так ведь оне же вернутся! Вернутся! – заверещал высоким голосом тощий старик. – Почто ты нам эдак-то удружил, а?! Ну забрали бы запасы да ушли бы себе восвояси. Нам ведь не впервой хищников перетерпливать!

– Вам, може, и не впервой, а мне тяжко видеть! – Курбат поднял пистолет и выстрелил старику в лоб. – Не будешь другим души мутить!

Старик шлепнулся в сырой снег без единого звука. Вся деревня одновременно ахнула.

– Закопайте их. А сами уходите.

– Куды ж, батюшка, идти-то? – опять подала голос старуха.

– В Смоленск, к Шеину Михайло Борисычу. Скажите стражникам, что к дьяку Никону Саввичу с посланием от Курбата Никифорова. Тама сейчас лишние руки не помешают, заодно и припасов привезете. Коров в сани запрягайте, чтобы на себе лишнее не тащить.

– А то литовцы нам дадут пройти? – кашлянула старуха.

– А то ты, яга старая, не хаживала? – ответил Никифоров.

– Хаживала, – опустила голову старуха.

– Ну, то-то. С восточной стороны между ихними кордонами проскочить можно, на большее у них силы покамест нет. Покамест. В кордоне по пять-шесть человек, а у вас есть немецкая пищаль, два пистолета и самострелы небось охотничьи имеются.

– Имеются, – кивнул широкоплечий крестьянин.

– Отобьетесь, – сказал Курбат, поглядев на крестьянина. – А ты кузнец иль как?

– Кузнец, – утвердительно ответил тот.

– Тогда прихвати железа поболе.

– Ну чего стоим? – твердо сказала старуха. – Нынче луны не будет. Ишь вон небо-то затянуто. Пошли сбираться.

Курбат Никифоров вскочил на рыжего коня, поправил на поясе пистолет и палаш.

– Ну не поминайте лихом!

– Погоди! – сквозь толпу крестьян пробиралась растрепанная баба. – Погоди. Возьми меня с собой.

– Рехнулась? – строго спросил Курбат. – А дети как же?

– А коли и дети матери на помощь не пришли, то как быть? А его – глаза бы не видели, – кивнула она на стоящего в стороне мужика.

– Муж? – спросил Курбат.

– А то кто ж… Ночью наденет сапоги с подковками и бить меня будет ногами, пока дух не испущу.

– Э-э-х! – скривился Курбат и ударил рыжего под бока.

Баба вспененной птицей взлетела на круп коня.

– Ишь ловкая! – выдохнул стрелец. – А тебе, – посмотрел на старуху, – наказ даю: найти дьяка Никона и спросить: прощает ли он стрельца Курбата Никифорова?

– А как тебе передать потом? – спросила старуха.

– А то ты, старая яга, не скумекаешь?

Ий-я-ха!.. Конь полетел по раскисшей осенней дороге, разбрасывая куски грязи, унося седоков в неизвестность.

Окаменевшие крестьяне долго смотрели им вслед, не решаясь проронить ни звука, пока те не скрылись в быстро набежавших сумерках.

Застоявшийся без дела конь не чувствовал на себе тяжести двух тел, летел, выставив вперед морду с белым пятном чуть выше ноздрей.

– Погуляем! – повернувшись к спутнице, крикнул Курбат.

Баба кивнула, явно не понимая смысла слова и не видя шального блеска в глазах стрельца.

В седельной суме убитого шляхтича гулко позвякивало серебро, покрывался изморозью клюв притороченного чекана.

– Про Белого Волка слыхала?

– Слыхала! – кивнула баба.

– Подсобим ему?

– Подсобим. Я на все согласная.

– А мне такая и нужна! – улыбнулся Никифоров. – Недалече отсель есть один брошенный хутор. Там и остановимся.

– Это Мымриковский никак?

– Може, и Мымриковский.

– Так тама чумой всех повыкосило.

– Чума холодов боится. Любая хворь ниспосланная от морозов бежит. Так что, девка, не бойся.

– Так я уже давно не девка.

– Девка! – вона прыти еще сколько! И почем мне знать, как тебя звать-величать!

– Матреной!